Да разве мало в горах ущелий, скал, долин и неприступных высот, где можно спрятаться со своим родом? Нужны ли шаркаанам горы? Они обойдут их стороной. Им надобны табуны ханов, богатства нойонов. Не пойдут же они через опасные перевалы, чтобы захватить в полон маленький бедный род.
Не заметил, как остановил коня, как подъехал к нему сын — Аракао. Самый младший из пятерых.
Единственный оставшийся в живых. Трое пали прошлым летом в битве с шаркаанами. Четвертый погиб зимой: пошел на охоту, забрался слишком высоко в горы и случайно набрел на вспугнутого пятнистого медведя. Не успев поднять рогатину, угодил в когти зверя. Храбрый Смай, истекая кровью, нашел силы достать кинжал — но был поздно… Погибли оба — и зверь и человек…
— Что случилось, что с тобой, отец? — тихо спросил Аракао.
Он родился в ту весну, когда Инкаю исполнилось пятьдесят. Значит, ныне двадцать ему. И пятнадцать из них он провел без матери. Старшие братья любили его, баловали. Любил его и сам Инкай.
Лицо сына раскраснелось от жары. Шлем на голове был немного приподнят, на лбу виднелись капельки пота, под тонким чекменем, сотканным из верблюжьей шерсти, сверкали кольца байданы. Он был широк в плечах и ладно сидел на коне. Кинжал — подарок старшего брата — висел на боку. Колчан набит стрелами.
— Что случилось, отец? — повторил сын.
— Жара, — ответил старик. — Нам нужно скорее добраться до воды. Найти место для привала.
— Река уже близко, так говорят нукеры, — ответил Аракао.
— Мы не пойдем к реке. — Голос Инкая стал тверже. — Пусть подойдут остальные. Мы подождем их. Укроемся в ложбине за косогором. Там бросим лишние арбы. Погрузим на оставшиеся раненых. Больных и детей посадим на верблюдов. Все лишнее бросим.
— Но люди не могут идти дальше, — сказал сын. — Они устали, голодны. Жара их доконала.
Старик не ответил.
— Эй, Кайяал, где ты?! — крикнул он, насупив брови.
— Я здесь, старейшина.
Запыленный, усталый воин с перевязанной головой и с длинными волосами выехал из толпы и подъехал к старику, придерживая булаву, притороченную к седлу. За спиной у него торчала пика.
— Возьми с собой кого-нибудь из нукеров и скачи назад! Поднимись на вершину. Оглянись кругом. Протри глаза! Никто не должен знать, куда мы свернули с дороги. Стой там столько времени, сколько понадобится, чтобы сварить полказана бычьего мяса. А потом идите! Осмотритесь — выясните — вынюхивайте — близко ли враг! Когда узнаете хоть что-то, скачите назад и ищите нас в песках, там есть колодец, там корни саксаула уходят глубоко в землю. И тогда решим, как нам быть дальше — вернуться в родные горы или ждать!
— Я понял тебя, Инкай, — ответил Кайяал.
— Я с тобой, Кайяал! — Аракао пришпорил коня.
Кайяал взглянул на старика. Старик растерянно смотрел на сына. До сих пор Аракао не участвовал в сражениях.
Парень ждал благословения отца. Но отец молчал. Он молчал не потому, что считал сына слишком молодым. А потому, что тот был единственным из пятерых, единственным оставшимся в живых. Кроме него, у старика не было никого — ни жены, ни снох, ни внуков.
Сын смотрел прямо. Старик на минуту закрыл глаза. По лицу пробежала тень, чуть побледнели скулы. Но голос старейшины прозвучал спокойно и твердо:
— Благословляю тебя, сын. Будь храбр и осторожен…
Инкай провел ладонью по бороде.
— Ступайте! — властно сказал старик.
Аракао придержал своего скакуна, чтобы пропустить Кайяала вперед, взглядом обвел истерзанный караван. Юный воин, сидевший на усталом вороном коне и державший за повод навьюченного верблюда, не спускал глаз с Аракао. Караван вновь двинулся вслед за Инкаем. Воин все еще не трогался с места.
— Ты чего стоишь? Трогай! — раздался чей-то голос.
— Сейчас!
Воин сорвал с головы шлем, и черные волосы упали на плечи. Это была девушка.
— Сейчас, я поправлю седло.
Она соскочила с коня. Начала перетягивать подпругу, не спуская глаз с Аракао. Поправляя колчан со стрелами, парень еле заметно кивнул ей и, пришпорив коня, помчался за Кайяалом.
Девушка долго смотрела вслед. Потом прижалась головой к седлу. Плечи вздрогнули. Накалившееся стремя обожгло щеку. Она подняла голову к небу. На глазах были слезы.
— Проклятая жара! — вырвалось у нее.
Когда она вновь взглянула на людей, в ее глазах уже не было слез.
Рядом застонала женщина. Девушка оглянулась. Беженка сорвала с головы черный платок и упала, забилась в истерике. Возле нее, на развернутых лохмотьях, лежало красное, сожженное беспощадной жарой тело ребенка. Тот был мертв. Женщина только что взяла его из люльки, притороченной к седлу коня, и распеленала, чтобы накормить своей иссохшей грудью.
— Высокое Небо прокляло нас! — хрипела женщина, ударяясь головой о землю. — Мы все умрем!
Девушка подняла ее с земли и прижала к себе. Караван остановился. Женщина вырвалась из объятий девушки и снова упала в пыль.
— Оставь меня, Арая, — еле слышно произнесла она. — Воды…
Девушка подобрала повод верблюда. Железное кольцо, вдетое в нос дромадера, натянулось. Атан со стоном согнул передние ноги и тяжело опустился на землю. Хромой табунщик Окдай, отец девушки, быстро отвязал кожаный мешок с водой. Деревянную чашу, наполненную влагой, Арая поднесла к губам женщины. Люди растерянно смотрели то на тело ребенка, то на женщину, то на вожака своего — на старого Инкая.
— Несите их! — приказал вожак.
И, не оглядываясь, направил коня к узкому, заросшему колючкой оврагу. Люди потянулись за ним. Двое мужчин положили женщину на носилки. Арая завернула тело малыша в лохмотья и вместе с ними пошла вслед за караваном. Конь шагал за ней…
Вскоре дорога опустела. Лишь вдали на востоке, поднимая облачко пыли, удалялись два всадника. Да в раскаленном небе кружили сытые коршуны…
Пройдя два полета стрелы от дороги, Инкай остановил свой караван и обратился к соплеменникам:
— Здесь похороним малыша. Выберите ослабевшего коня. Принесите жертву Священной Луне и Высокому Небу и накормите людей. Ночь будет темной. Все, что можно сжечь, сложите в кучу. Разберите арбы и волокуши. Пусть костер будет хорошим. Дайте отдых коням и верблюдам. Завтра двинемся через пески к озеру Арнис-Фолю. Найдем колодец и будем ждать наших гонцов.
Это была его самая длинная речь за всю дорогу.
Еще один могильный холмик отметил путь каравана. Обхватив руками могилу сына, лежала мать.
Солнце уходило за горизонт…
Грозный. Конец января 1995 года.
Несколько кварталов от центра города
Очнувшись, Снегирев сперва удивился, что вообще очнулся и жив. Вторым удивительным фактом было почти полное отсутствие боли. Ни в боку, ни в животе. Разве что бинты и засохшая кровь напоминали о том, что совсем недавно он был на волосок от смерти, и это ему не померещилось. Или все же все померещилось?
