Идут днем и ночью, боясь остановиться и отдохнуть, опасаясь ночевок и сна, страшась отстать друг от друга.
Их гонит враг. Жестокий, как демон ночи, бесчисленный, как саранча.
Жители Степи бегут на запад, на северо-запад и на юг. С нагорий Градира, с берегов Фентера и Аксу, Ит-ишесса и озера Арнис-Фоля, Акшанга и Саруна к границам Эуденоскаррианда и Конгрегации; бегут даже к берегам Океана и на вольные пастбища Шароры — дальних юго-восточных саванн.
Иногда старейшина остановит коня, чтобы подождать отставших, протрет платком затуманившиеся глаза и долго смотрит назад, стремясь увидеть родные горы, холмы и поля. Но ничто не радует взора, когда кочевья окутаны дымом пожарищ, когда горят сады и поля, когда на твоей земле властвует враг.
Беспорядочный поток беженцев, идущих по бездорожью, по оврагам и низинам, охраняют уцелевшие в битвах нукеры. Они не снимают кольчуг, колчаны их набиты стрелами, ни на миг они не опускают щиты и копья, только часто меняют коней. Воины молчаливы так же, как и старик, едущий впереди. Мрачные, как тучи, черные от солнца, их лица окаменели от отчаяния и ярости, глаза красны от бессонницы.
Когда передовые отряды вражеских лазутчиков появляются вблизи, нукеры отстают, чтобы защитить свой род. Смерть в бою им желанна — она избавляет от мук. Они больше не в силах видеть страдания своих соплеменников.
Чем больше льется крови, тем яростнее взгляд солнца. Чем больше смерти, тем безумней жара.
Старики умирают безмолвно. Роняют свой посох, медленно опускаются на дорожную пыль и лежат с раскрытыми глазами, пока кто-нибудь не прикоснется к их векам ладонью и не закроет их навсегда.
Слишком часто видны в степи свежие могилы, не успевшие осесть и зарасти. Никто не знает, чьи они Своих или чужих? Проезжая мимо них, старики беззвучно повторяют молитвы. Умолкают дети.
Бывает, что глава каравана, едущий на могучем коне в окружении бывалых воинов и молодых нукеров, неожиданно повернет в сторону и остановится. Воины сойдут с седел и бросят на землю тяжелые щиты и копья. Холодным ветерком пройдет шепот.
Еще один мертвец лежит под пустым равнодушным небом.
Хоронят молча. Не зная ни имени, ни рода мертвеца. Не по вспухшему и почерневшему лицу, только по шлему, по кольчуге, по стрелам, впившимся в грудь или спину, узнают в усопшем врага или своего.
Но кем бы он ни был, о нем никто не скажет ни слова. Об усопшем не говорят плохо. Мстят только живым. Мертвых почитают — среди них уже нет врагов. Мертвые все равны — хан ты или раб — твой труп становится пищей стервятников и шакалов.
Все шире поток беженцев. Осиротевшие дети, прибившиеся к каравану в поисках защиты. Семьи, потерявшие отца или мужа. Одинокие скитальцы, лишенные крова, родных и надежды. Люди, в чьих стадах весь скот угнан врагом или украден мародерами… Они бегут, но тщетно.
Ни людям, ни животным не скрыться, не убежать от этого томящего зноя беспощадно палящего Солнца. И никуда не скрыться от свирепого врага, который может появиться возле тебя в любой миг, в любое время дня и ночи. И что хуже всего — никто не знает, где свои, где чужие…
Первый удар приняли на себя нукеры восточных племен. Но у них не хватило времени объединить всех ополченцев в единую армию. И главное, не нашлось вождя, который смог бы стать во главе сопротивления.
Каждое племя, каждый род сражались в одиночку. По сто, по тысяче нукеров выходило навстречу шаркаанской коннице. Нукеры стояли насмерть, прикрывая отход своих родов в глубь степей. Но все новые полчища шаркаанов переходили границы у берегов Даргоса и Народа. Шли бои на берегах Тене и Жеру.
В железные тиски конницы шаркаанов попали роды и племена от Кайсана до Балласа. Кануй, сулаты, албанды и суаны, алаирцы и рекканы бились разрозненно. Тысячники шаркаанов легко расправлялись с ними и проникали все дальше, в сердце степи. Они уже жгли посевы и пастбища майкенов, кедеев и конгратов. Отчаянно, подобно тиграм, защищающим свое логово, подобно нетварям в боевом безумии, когда маги посылали их в атаку, дрались свободные степняки, дрались, не отступая ни на шаг. Но силы их иссякли.
Бросив дома, они уходили семьями во чрево гор и в глубь степи, в города-крепости Эуденоскаррианда — Аутар, Саграм, Ширгенг.
Старый Инкай в ту пору увел свои кочевья в глубокие ущелья Терг-Карнийского нагорья. Он верил тогда, что шаркаанов прогонят, или они уйдут сами. Надо было только переждать.
Но передовые отряды правой руки Ундораргира — Рамги уже свободно рыскали повсюду. Все больше людей попадало к ним в плен. Шаркааны везли добычу к шатру своего повелителя. Несметные стада, тысячи рабов и рабынь гнали победители к верховному вождю, а тот одаривал ими верных слуг.
А они… они бежали в надежде спастись. Родина, близкие остались позади. Лишь слезы, горькие соленые слезы застилают глаза…
Люди научились молчать. Научились хранить тайну от неизвестных скитальцев. Инкай-старейшина знал, что больше уже нет возврата назад, что он не сможет спасти тех, кто еще остался в живых и верит в него. Но умереть — он умрет вместе с ними.
Было у него единственное желание. Он хотел умереть, как умирают вожаки израненной стаи волков. Защищаясь и защищая своих. Молча взывал к душам предков, к Священной Луне и Высокому Небу, чтобы они сохранили ему силу и спокойствие. И, зная безнадежность своей просьбы, он все-таки просил богов помочь ему найти маленький, тихий уголок на этой огромной, объятой огнем, разорванной в клочья войной и смутой земле. Клочок земли, где бы журчал родник, и имелось бы пастбище для скота, где бы дети и старики, еще верящие в него, в силу и разум старейшины, могли бы провести остаток своих дней. Ему лишь бы устроить, успокоить их.
А потом он готов на все. Согласен достойно принять любую смерть. Потому как страшно устал от всего. Наипаче же от этих шаркаанов и их проклятого Ундораргира. Но удрать невозможно, все взгляды устремлены на него. В нем живет чувство вожака. Это чувство держит его в седле, сохраняет ему спокойствие. Он должен думать о спасении этих забытых богами людей до самой своей смерти. Так было каждый день во все эти долгие месяцы войны.
— Если же суждено погибнуть всему нашему роду, срази меня сегодня, до заката этого жестокого Солнца, — невольно вырвалось из уст Инкая, когда от встречного бродяги он услышал весть о том, что полчища шаркаанов прошли через Северный Эльгай и, уничтожив все кочевья, которые ютились там, вошли в Ортанг и Торвикр.
— Будьте вы прокляты, о Священная Луна и Высокое Небо! — застонал Инкай.
Крепко сжал рукоять дедовской сабли и оглянулся, еще не поняв сам, сказал ли он эти слова вслух или только подумал.
Он уже давно ехал молча. Не слыша никого, не видя ничего, погруженный в свои мысли. И куда теперь нужно вести свой род ему, Инкаю?
Может, и не надо никуда идти? Вдруг, соединив силы, степняки юга остановили шаркаанов, и можно вернуться домой, в родные края?
