18
Дальнейшие события развивались стремительно. Американцы стали выяснять, с чем связана внезапная нервозность русских. После конфидециальных переговоров Москва получила заверения, что никаких дестабилизационных планов у американцев нет. А когда выяснилась суть проблемы, волновавшей американцев, российские дипломаты долго не могли поверить, что дело всего-навсего в одном позабытом сотруднике внешней разведки.
ФСБ получило команду немедленно отозвать Скотенкова на Родину. В обмен американцы обязались прекратить то, что Москва назвала «компанией психологического террора», хотя и предупредили — лежащих в пустыне листовок, возможно, хватит упаковщикам на годы. Но главным для российских переговорщиков было, конечно, не это. Развеялся туман политической неопределенности, который так отравлял жизнь высшим чиновникам страны, и на уходящих к горизонту трубах снова с осторожным оптимизмом засверкало солнце.
Довольны были все — кроме одного человека.
О том, как Скотенков встретил такой поворот судьбы, рассказывает катарский инвестор, воспоминания которого о битве пустыни и неба мы уже цитировали.
«Мастерская, где работал Аль-Эфесби, располагалась в просторном шатре, затянутом сверху маскировочными сетками. Шатер стоял среди кустов в небольшом ущелье, и был совершенно неразличим даже в нескольких шагах.
Я застал Аль-Эфесби в одиночестве. На нем были камуфляжные штаны и такая же майка. Мастерская была почти пуста.
У стены стояли подключенные к спутниковой антенне ноутбуки, обтянутые прозрачной пленкой. С экранов, покрытых засохшими плевками, лживо улыбались лица неверных (обычно во время работы Аль-Эфесби смотрел „CNBC“ и „Bloomberg“, иногда переключаясь на „MTV“). Поглядывая на них, словно для вдохновения, Аль-Эфесби трудился над новой сурой возмездия — и я впервые увидел, как это происходит.
На земляном полу лежало большое полотнище из сшитых друг с другом листовок, которые кяфиры уже много месяцев разбрасывали с неба на радость декханам и всем нам (братья использовали их для растопки и других хозяйственных нужд). Листовки были покрыты белой грунтовкой и соединялись в подобие холста, на котором Аль-Эфесби, как художник, создавал свои творения.
Полотно покрывали слова на языке кяфиров. Аль-Эфесби, хмурясь, взял баллончик с белой краской и закрасил часть надписи. Подождав, пока краска высохнет, он начертал поверх нее новые знаки, отошел и задумчиво вгляделся в написанное.
Поклонившись, я спросил, что означают слова на холсте. Я понимал, что мое поведение может показаться неподобающим, но Аль-Эфесби был в хорошем настроении.
Он сказал, что верхняя надпись уже готова и значит следующее: цензура для кяфирских СМИ есть не клетка, куда их невозможно посадить, как бахвалятся язычники, а скелет, который из них невозможно вынуть. Это не контролирующий их внешний фактор, а главный производимый ими продукт, именно то, для чего они существуют. Только цензуре подвергается не проходящая сквозь СМИ бессмысленная болтовня ни о чем, а сама реальность, исчезающая за смрадной информационной волной, которую они гонят на человеческие мозги по заказам хедж-фондов, этих гнойных упырей финансового сумрака, выскакивающих из смрадной тьмы, чтобы вырвать у простого человека заработанное непосильным трудом на старость.
Подивившись этим мудрым словам, я спросил, о чем нижняя надпись, которая пока состояла из разбросанных по листу слов, кое-где закрашенных белым (я заметил, что несколько раз повторялось словосочетание „uglosuckson schmo“).
Аль-Эфесби нахмурился и стал объяснять, что высшее искусство лжи не в том, чтобы врать все время, а в том, чтобы бросать в реку правды крохотные крупицы неправды, которые будут проглочены как истина — и в этом подлом искусстве у кяфирских СМИ нет равных. Они не заботятся о том, из чего будет состоять информационный поток, и не пытаются его контролировать — они всего лишь добавляют к нему в нужный момент каплю яда…
Другой отрывок был о том, что язык кяфирских СМИ мусульманину следует понимать наоборот — например, слова „инвесторы обеспокоены“ означают, что шакалы из хедж-фондов чувствуют запах крови и радостно скулят в ожидании наживы.
Аль-Эфесби сказал, что ему осталось соединить эти разрозненные отрывки в одну суру, а затем перевести их в простую и понятную кяфирам речь, и тогда будет готова вершина нового треугольника смерти.
Темы для двух других вершин возмездия были намечены мелкими знаками в углу холста: зловонные подстилки барыг с Уолл-Стрита (так Аль-Эфесби называл международные рейтинговые агентства) и современная кяфирская музыка — эта принудительная инфразвуковая лоботомия, адская кара, настигающая человека в любом укромном месте, где он пытается укрыться от когтистой длани мирового правительства, управляющего своими улыбчивыми зомби с помощью этих звуков погибели.
На другом холсте я увидел сделанный яркими красками набросок — большой красный серп и молот с подписью:
Peoples of Europe, rise up!
GOLDMAN SACHS
Я вспомнил, что уже видел такое имя в одной из сур возмездия, только в тот раз Аль-Эфесби начертал его иначе — „GOLDMAN SUCKS“. Это была хула и поношение, которое он возводил на американского шайтана.
Аль-Эфесби пояснил, что хочет вырастить это изображение из живых цветов на одной из заброшенных опиумных плантаций — стометровый серп и молот будет из маков, а насчет слов он пока не решил. Этим он собирался устрашить даже те кяфирские дроны, которые летают на высотах более двадцати километров.
В тот миг он был полон светлых замыслов и воли. Однако судьба распорядилась иначе — ночью что-то произошло. На следующее утро он сухо сообщил, что должен уехать на неизвестный срок. Он выглядел постаревшим на десять лет, и мне показалось, что впервые в жизни я увидел в его глазах слезы».
19
Вернувшись в Россию, Скотенков поселился в деревне Улемы, так как городской квартиры у него не было. Небольшой военной пенсии хватило на то, чтобы кое-как обустроить приусадебное хозяйство — но в целом это больше походило на ссылку.
На сохранившейся фотографии тех лет мы видим мужчину в ватнике и армейских кирзовых сапогах старого образца, с суровым морщинистым лицом. Чем-то он напоминает Василия Шукшина в фильме «Калина Красная» — или, может быть, Тосиро Мифуне в фильме «Красная Борода».
Сельская жизнь в глубинке давалась ему непросто. О его настроениях свидетельствует, например, одно из перехваченных контрразведкой писем в Афганистан, где он жалуется былым соратникам, что завел свинью, а та сдохла от тоски.
Ходили слухи, будто Скотенкова жестоко преследовала федеральная полиция — вроде бы даже его бросили в тюрьму и подвергли физической обработке. Это на самом деле преувеличение — речь идет об обычных неустройствах русского быта. Скотенкова действительно один раз задержали подвыпившие орловские полицейские («за перебранку с властями», как было сказано в протоколе), но они его не били.
