Щеку у Германа и так пекло, а тут еще и уши загорелись. Катя смотрела с интересом. Вот черт, и кто за язык тянул спрашивать? Сейчас съязвит.
– Знаете, прапорщик, давайте, я вам повязку поменяю и повреждения продезинфицирую. А то вы в этой обмотке на бомжующего гангстера похожи, – усмехнулась амазонка.
Руки у Кати были быстрые, точные и, несмотря на многочисленные царапины, полученные за этот бурный день, легкие в прикосновении. Самогон обжигал поврежденную щеку, но Герман жмурился не от боли.
– От пули легкий шрам останется, – озабоченно сказала Катя. – Это ничего, такие шрамы мужчинам шарму прибавляют. Ушиб в два дня заживет. Ничего, крепче будете за личное оружие держаться. Вот только я не пойму, что за красные пятна по всему лицу? Не хватало еще инфекции.
– Это крапива, – пробурчал Герман. – Обходные пути, знаете ли, тоже таят скрытые опасности.
Катя засмеялась:
– Ладно, хлебните из горлышка, товарищ рейдер. В качестве анестезии.
Герман сделал глоток. Сейчас самогон обычного желания судорожно передернуться не вызвал, вероятно, оттого, что прапорщика отвлекло природное совершенство окружающего рельефа. Черт знает, почему ремень кобуры способен так изящно подчеркивать достоинства женской фигуры? Катя, завинчивая флягу, глянула с усмешкой. Герман поспешно отвернулся и встретился с сумрачным, все понимающим взглядом Прота.
Господи, хоть от колдунов-то спаси и оборони.
– Екатерина Георгиевна, я пройдусь, местность проверю.
– Не помешает, – покладисто согласилась предводительница. – Наш тарантас часа через два подойдет, это если Пашка ни на кого не нарвался. Повнимательнее осматривайтесь, Герман Олегович.
Естественно, командирша не ошиблась. С Пашкой, разыскивающим товарищей, столкнулись в сумерках. Забрав верховых лошадей, прошли к спрятанной бричке. Рядом с повозкой, с взведенным «наганом» в руке, сидела черная и мрачная Вита.
Катя только хмыкнула. Возможно, собиралась съязвить, но спаленная корчма была слишком близко. Виту никто не трогал, только Пашка, накрывая скудный ужин, выделил девчонке самую большую луковицу и поджаристую горбушку монастырского хлеба. Витка демонстративно взяла штык командирши, разделила порцию на две части:
– Нам с Протом как раз будет.
Ели в угрюмом молчании. Настроение Виты было всем понятно. У Германа болела щека. Прот был полон печальных раздумий о своем будущем. Пашка, которому прапорщик успел бегло поведать о результатах засады и сказочных талантах монастырского воспитанника, пытался сообразить – подшутили над ним или нет?
– Ладно, тут и жрать-то нечего было. Ты, Витка, извини, но сейчас не время для траура, – Катя самым наглым образом вытянулась на шинели, поболтала усталыми ногами. – Давайте думу думать. Решать, куда пойти, куда податься. Павел и Вита, вы в общих чертах в курсе дела. За Протом охотятся. За мной, очевидно, тоже. Хотя и с меньшим азартом, что мне, девушке незаурядной, несколько оскорбительно. Предлагаю такой вариант: пока у нас имеется некий резерв времени, пока наш дружок собирает новую команду – прорываемся подальше отсюда. Как насчет направления на Змиёв? Имеем шанс поиграть в искателей сокровищ. Банковские ящики, конечно, не столь романтичны как дивная пещера Али-Бабы, но тоже куш неплохой.
– Золото мы для вас копать будем? Для этой вашей спецразведки? – пробормотал Герман, тщательно разглядывая носок своего левого сапога.
– Вот что значит человек с классическим образованием, – серьезно заметила командирша. – Сразу суть ухватил. Вообще-то делить шкуру неубитого медведя не комильфо. Но если рассуждать теоретически, предлагаю поступить по-честному. Каждый берет, сколько сможет уволочь. Остальное остается моей конторе. С вас – помощь в создании нового места захоронения.
– А если мы все унесем? – поинтересовался Пашка, свято верящий в неисчерпаемые возможности человеческого организма.
– Надорветесь и там поляжете. Там, Паша, много. Прот может подтвердить. Он, э-э, мысленно удостоверился.
– А по иной причине мы все там не поляжем? Например, от «маузера»? – стиснув зубы, спросил прапорщик.
– Я твой скепсис, Герман Олегович, понимаю, – тихо и отчетливо сказала Катя. – Но думай, что несешь. Я детей стараюсь не убивать. До сих пор получалось.
– Действительно, Олегович, что за буржуйская привычка никому не доверять? – осуждающе пробормотал Пашка. – Мы же командой отбивались не раз. Ну, ты – беляк, я – красный, у остальных тоже… свое классовое происхождение. Но друг друга за какое-то паршивое золото мы резать точно не станем.
– Герман Легович не подумавши говорил, – серьезно сказала Вита. – Вы, Катерина Еорьевна, на него не дуже обижайтесь. Герман Легович завжди опасается. А золото потребно брати. Гроши нам нужны. Дальше жить нужно. Дом себе шукати. Если Герман Легович вважає, що мы закон порушуємо, то пусть честно скажет.
Глаза у Виты были огромные, серьезные, такие же бездонные, как ночная тьма за ее спиной. Смотрела девушка со спокойным ожиданием, и ни насмешки, ни нетерпения Герман в этом взгляде не увидел.
– Помилуй бог, Вита, какие законы? Все законы в прошлом остались. Я просто хотел сказать, что люди от близости золота весьма легко рассудка лишаются.
– Ха, – Пашка пренебрежительно махнул рукой, – было бы с чего с ума сходить. Лично мне никакого золота не нужно. Я свою долю на нужды Советской власти сдам. Пусть школу откроют или еще что. И на долю вашей разведки, Екатерина Георгиевна, я не претендую. Вы – партия союзная. А из золота скоро стульчаки будут отливать.
– Подтекать будут, – ухмыльнулась Катя. – И вообще, холодно сидеть.
– Я фигурально выразился, – не смутился Пашка. – Товарищ Троцкий придумает, что с золотом делать. Вообще, я только «за», – у этих гадов обязательно нужно награбленное отобрать. Справедливо будет. Да и Вите хозяйством нужно обзаводиться. Она – девушка к дому привычная. Проту деньги не помешают, ему с нервами нужно обследоваться. Сейчас электричеством очень хорошо лечат. В Москву съездишь, в центральный клинический госпиталь. И нечего друг друга бояться. Я, между прочим, в смысле золота всем здесь доверяю, – от жадности никто из нас с ума точно не сойдет.
– Да, – Прот неуверенно улыбнулся. – У меня, как говорится, страховка. Меня сумасшедшим уже с детства считали.
– Не пори чушь, – грозно одернул Пашка. – Полгода тренировок по Миллеру, и ты сам себя не узнаешь. Характер нужно проявить. Эх, вам бы всем в политической сознательности прибавить.
* * *
Двигались в основном в сумерках. Короткий привал ночью, днем отдыхали долго. Командирша не торопила, считала, что главное сейчас – осторожность.
От этого четырехсуточного путешествия у Германа остались странные воспоминания. Короткие теплые ночи, мгновенные, как из ведра, проливные дожди. Днем через час-два от прошедшего ливня не оставалось и воспоминания. Ночью люди и лошади двигались сквозь мокрый мир, в звоне капель, во влажном шелесте листвы. Сквозь стряхивающие дождь ветви ярко сияли звезды. Из космической черноты на мокрую землю поглядывала насмешливая луна. Небо казалось бархатным занавесом Большого театра, где Герману довелось побывать дважды в жизни. Но того театра с его «Садко» и «Князем Игорем» никогда не было. Миф. И Москвы не было. Лошади и пятеро людей уходили в совершенно иной мир. Туда, где не бывает войн и революций, нет комиссаров и полковников, кофе и пачулей, газет и телеграфа. Чужих людей Герман теперь видел только в бинокль. Подходить к хуторам и вообще показываться посторонним на глаза Катя категорически запретила. Прапорщика уже не шокировали инструкции, которые давала предводительница перед вылазками для пополнения запасов провизии. Воровать молодой картофель и огурцы Екатерина Георгиевна умела не хуже, чем стрелять. Брали скромно, дабы не вызвать подозрение у местных селян. Чаще на «охоту» ходили Пашка и сама Катерина, иногда к ним присоединялась и деятельная Вита. Сам прапорщик и неуклюжий Прот оставались на хозяйстве, охранять бричку и лошадей.
