– Да мы тут посинеем ждать, – сказала несклонная к переоценке тонкости дипломатического момента Катя.
– Покраснеете, – ухмыльнулся охранник с пулеметом.
Подполковник Макаров только коротко глянул на него, закурил новую папиросу. Портсигар его порядком опустел. Видимо, волнуется Алексей Осипович. Уставшие «кожаные» поглядывали на офицера с ненавистью – курить им тоже страшно хотелось.
– Алексей Осипович, вы бы не частили так, – сказала Катя. – Задымили все. Да и нам завидно.
– Виноват, – подполковник спохватился. – Совершенно о манерах забыл.
– Да дыми, чего там, – пулеметчик нехорошо улыбнулся. – Недолго вам осталось дорогим табачком баловаться. Вот передохнём маленько да и покончим с модой золотопогонников охранять.
– Что так? – поинтересовалась Катя. – Патронов до хрена осталось? Руки чешутся?
– Руки у народа – одна мозоль, чесаться нечему. Передохнуть нужно – это партия правильно придумала. Урожай убрать, тиф добить. Дать тем, кто обманут, дух перевести да верные выводы сделать. Может, и кто из ваших одумается, стрелять в народ бросит. Ну а не передумает… пощады не будет. Революция в крови закалилась. Закончим дело. Как не вертитесь, закончим. Последний и решительный – оно очень правильно сказано.
– Тьфу! – Катя поморщилась. – Ну ты страшила премудрый, прям в голове опилки пополам с отрубями. Последний решительный – это не с золотыми погонами. Это с немцами. С поляками. С хохлами, что задницу немцам лижут. С японцами.
– Ты меня не агитируй, – отозвался пулеметчик. – Я японцев сроду не видел. Хватит с нас за Порт-Артуры кровь лить. И с Петлюрой и поляками мы замиримся. Потому как вы – первый враг. Классовый. И покою, пока нашу правду не примете, никому не будет. Ты барышня красивая, упрямая. Жаль тебя будет к стенке ставить. Тикала бы себе за кордон. Лично я к красивым и упрямым злобы не имею. И замуж бы такую взял. Но ежели на принцип пойдешь – рука не дрогнет. К стене поставлю и полосну. Без мучений и всяких там кордебалетов.
– Благодарствую, – Катя погладила бровь. – Смотри, как бы у тебя «Шош» не рассыпался меня стрелять. Великую справедливость собрался наводить французской штампованной шарманкой? Магазин кривой уговаривать слезными пардонами будешь? Что морщишься? Страну победившего социализма фуфлом буржуйским защищаем? Без таких, как господин подполковник, еще лет тридцать нормального ручника не придумаем.
– Придумаем, – пообещал пулеметчик, – еще и не такое придумаем…
– Дискуссию разводите? – из двери выглянул подтянутый Трушин. – Я тебе, Степан, сколько раз говорил язык придерживать? Тебя, сукиного сына, давно в агитотдел сплавить нужно было. Вот что, барышни, через полчаса перерыв назначен. Мальчонку нужно будет чаем напоить, что ли. Утомился он. Только нужен мальчонка еще будет, так что внутрь заходите и нечего здесь бойцов разлагать. И вы, подполковник, заходите. Товарищ Троцкий добро дал. Ты, Макаров, человек разумный, палить сдуру не начнешь.
Переговоры шли за прикрытой дверью, у которой торчали еще один «кожаный» и щеголеватый капитан из свиты командующего. Из зала доносился резкий голос Троцкого. Ему отвечали приглушенно, неразборчиво. Усаживаясь на диванчик в углу, Катя глянула на пришибленную массой впечатлений Виту. Этак всю разведгруппу измором из строя выведут. Бедняге Проту еще труднее.
– Алексей Осипович, а где здесь… самовар, что ли? Чем мальчику подкрепиться?
– Снизу принесут. Господа большевики нашу снедь употреблять опасаются, мы, соответственно, их угощений избегаем. Так что пока из штаба подвезут.
– Разумно, – Катя пыталась разглядеть происходящее в зале переговоров. Мешал маячивший за дверью адъютант.
Ладно, подождем. В полутемной (большие окна зашторены) комнате пахло недавним ремонтом. Мебель, явно подобранная в спешке, беспорядочно стояла вдоль стен. На некоторой красовались кляксы извести. Бордовых тонов, слава богам, не наблюдалось.
Катя поскребла ногтем известку на подлокотнике:
– Готовились к приезду дорогих гостей, Алексей Осипович? Дизайн наводили, старались, а они неблагодарно «Шошем» грозят?
– Идея готовить хоромы к приезду хамоватых гостей действительно крайне сомнительна. Даже не знаю, кого и осенило. Екатерина Георгиевна, а откуда такие познания в пулеметном деле? Супруг по этой части служил?
– Не угадали. Один мой хороший товарищ числился большим мастером по части пулеметов. Можете не верить, но чистокровный германец. Гансом звали. Погиб он… – Катя онемела…
Фигура в двери наконец сдвинулась, стал виден Прот. Мальчик почти утопал в глубоком кресле, рассеянно катал по пухлому валику оторванную пуговицу. Кресло было шикарное, мягкое, обитое бархатом. Бархатом с узором в темно-бордовый цветок.
Подполковник Макаров охнул от крепкого удара локтем в бок.
– Вашу мать, Алексей Осипович! Какого черта?! Вы про мебель клялись?
– Катя, помилосердствуйте! Вы мне ребро сломали. Первый раз это дурацкое кресло вижу. Неужели сегодня поставили?
Катя решительно встала. Макаров ухватил за локоть:
– Да погодите вы! Ничего ведь не происходит. Он там уже два часа сидит. Сейчас я узнаю…
Он подошел к капитану. Через минуту вернулся к напряженно застывшей Кате:
– Нелепое совпадение. Вчера красный Бонапартий жаловался на невыносимые бытовые условия, умышленно созданные в зале переговоров. Часть мебели поменяли. Кажется, привезли из губернского суда.
– Да мне наплевать откуда! Немедленно мальчика оттуда выведите! Или я сама туда ворвусь и вытащу.
– Катя, вы в своем уме?
Катя ухватила дражайшего Алексея Осиповича за ремень портупеи. От ярости зубы свело. Сейчас «наган» у него выдрать, заодно промеж ног заехать…
За окном грянули «Прощание славянки».
И Катя, и подполковник в изумлении оглянулись на окно. Испуганная Витка отодвинула портьеру:
– Музыканты, Катерина Еорьевна.
– От окна отойди. Оркестра не видела?
– Не видела, – покаянно призналась Вита.
На площади десяток музыкантов в потрепанной военной форме громко, но весьма нестройно выводил знаменитый марш. Особенно старался тромбон и облезлый барабан.
К окну поспешно прошел адъютант главнокомандующего, за ним нахмурившийся товарищ Трушин.
– Никак, вы, господа белогвардейцы, очередную провокацию учудили?
– Что там? – громко и недовольно спросил Деникин, поднимаясь из-за стола в зале переговоров.
– Оркестр, – недоуменно доложил штабс-капитан. – Не понимаю чей. Совершенно точно не алексеевцы. Возможно, саперного батальона?
– Разберитесь и доложите.
– Вот, товарищи, подлинная суть Белого движения, – насмешливо прокомментировал Троцкий. – Эполеты, белые перчатки, духовой оркестр, цирковые представления, барышни в талиях корсетных…
