— Я… почему я?
— Потому что нам нет нужды мучить этого человека и не позволять ему уйти. Ведь вы, кажется, что-то хотели узнать?
— Да, — отвечаю я непослушными губами.
— Вот микрофон. Только не следует орать на весь зал. Избегайте заумных формулировок. Задавайте вопросы в простой и лаконичной форме. И не ждите чуда. Вы говорите с мертвецом, у которого — свои заботы… Готовы?
Едва нахожу силы, чтобы уронить:
— Готов.
Усатый коротко хлопает меня по плечу и, отвернувшись, командует в пространство:
— Полное внимание! Включаем трансляцию. Пошло сканирование…
В динамике, напоминающем собой черный шар размером с мой кулак, внезапно зарождается бесцветный, срывающийся голос. Он повторяет одну и ту же фразу, будто заведенный:
— Где я… где я… где я…
В панике оборачиваюсь на саркофаг. Гафиев недвижен, лицо по-прежнему спокойно. А чего я ожидал?
— Не волнуйтесь, — говорит усатый и снова кладет руку мне на плечо. — Обычное ментальное зацикливание.
Я киваю. Проглатываю застрявший в глотке сухой ком. Преодолевая сопротивление одеревеневших мышц, нагибаюсь к микрофону:
— Гафиев, вы слышите меня?
— Где я… где я… где я…
— Здесь комиссар Сполох.
— Где я… где я…
— Он не слышит, — говорю я нервно.
— Слышит, — возражает усатый. — Ему тоже необходимо усилие, чтобы разорвать цикл.
Похоже, все, кто был в операционной, столпились за моей спиной.
— Э-э… вот что, — говорю я. — Если мне удастся привлечь его внимание, персонал должен будет покинуть зал.
— Это невозможно, — мягко произносит усатый. — Но мы просто выключим трансляцию. Вы услышите ответы Гафиева через наушники. А запись диалога на дискете мы презентуем вам. Под честное слово, что нами не снималась копия. Мы же понимаем, не впервые…
— Хорошо, это меня устраивает.
Белые тени разбредаются по углам помещения.
— Гафиев, отвечайте.
— Где я… где я… — И вдруг, словно обрыв бесконечной ленты: — Кто?!
— Выключаем трансляцию! — кричит за моей спиной усатый, и чьи-то руки прилаживают мне наушники.
— Гафиев, это Сполох.
— Кто такой… Сполох?
— Комиссар Сполох, отдел по борьбе с тяжкими преступлениями. Вы помните, что было в «Инниксе»?
— Где я… Что со мной?
— Вы… пострадали, — с трудом рождаю эту подлую ложь. — Вы в клинике. Я веду следствие. Ответьте мне на вопрос…
— Почему так светло?.
Я шарахаюсь от микрофона.
— Он видит?!
— Нет, это ментальные иллюзии. Зрительные нервы заблокированы. Не отвлекайтесь больше, иначе он снова сорвется в цикл.
— Гафиев, — зову я. — Что случилось в «Инниксе»?
— Не знаю… что это?.
— Простите, комиссар, но ваш вопрос чересчур сложен, — вмешивается усатый. — Он требует развернутого ответа. А мозг способен сейчас генерировать лишь простые логические конструкции. Да — нет — не знаю…
— Гафиев, что вы делали… Нет, не так! Вы смотрели на ваш лаптоп после ухода Авилова?
— Малыш… что с Малышом?
Какой еще Малыш?! Может быть, его сын?
— Все хорошо, — говорю наобум. — О нем позаботятся. Вы смотрели на лаптоп?
— Лаптоп… не помню…
— Назовите мне слово!
— Слово… не знаю… Малыш тормознул его?
Теперь ясно. Очевидно, Малыш — это прозвище Авилова.
— Да, тормознул. Что было на экране лаптопа?
— Лаптоп… экран… не знаю… Пусть позовут Машку… где она?
— Хорошо… — Я уже по горло переполнен этой ложью и скоро захлебнусь ею! — На экране лаптопа было слово. Какое?
— Слово… на экране… не помню… Скажите Машке… нужно забрать Арслана из садика…
Мне хочется плакать.
Я подонок. Гнусный подонок. Я лезу со своей пошлой ерундой к человеку, который уже переступил порог. Подло обманываю его. Обещаю то, чего никогда не смогу исполнить. А он там, за порогом, все еще думает только о жене и сыне, которого нужно забрать из садика!
Почему в этом кресле сижу я, а не его жена?!
Нет мне прощения…
— Отойдите! — кричу я усатому.
И тот отходит.
— Гафиев, слушай меня. Не могу больше врать… Ты убит, ты умер. Это лишь твой мозг… Помоги мне. Назови слово!
— Убит… неправда… где я?.
— Гафиев, не смей уходить! Мне нужно это слово. Кто-то угрожает Гигаполису. Угрожает Машке и Арслану. Если я узнаю слово, мы спасем всех, клянусь тебе!
— Где я… где я… где я…
— Слово, Гафиев, слово!!!
— Я умер… неправда… слово… не знаю…
— Ты знаешь! Ты видел его!
— Слово… видел… как тяжело…
Он почти с ощутимым для меня усилием проламывает стену могильного беспамятства.
И называет слово.
А затем начинает без конца повторять его.
— Гафиев, — бормочу я. — Прости меня.
Он на мгновение выходит из этого завораживающего пике. Говорит отчетливо и ясно:
— Машка… поцелуй Арслана.
И снова срывается на бесконечное:
— Где я… где я…
Боже, я до конца своих дней буду слышать этот неживой голос!
Сдергиваю наушники и встаю из кресла.
— Можно отпустить его? — предупредительно спрашивает усатый.
— Да, конечно…
Со всех сторон доносятся звонкие щелчки. Что там у них может щелкать?., тумблеры какие-нибудь. Гигантский экран гаснет, и в операционной становится темнее. Кто-то заботливо набрасывает белое покрывало на лицо трассера.
Прости меня, Гафиев…
Мы преодолеваем цепочку шлюзов в обратном порядке, выходим в коридор.
— Возьмите запись, — говорит усатый и сует мне пластиковый конвертик с дискетой.
Капюшон отброшен, и я вижу залысый лоб с высыхающими дорожками пота. Глаза спокойные, привычные ко всему. Он протягивает мне пачку, мы закуриваем.
— В сущности, это трудно назвать работой сознания, — говорит он, пуская колечки в потолок. — Гальванический эффект. Лягушка дрыгает ногой… Мы лишь заставляем кору отдавать свою информацию. А то, что при этом функционируют еще и какие-то интерфейсы, правила передачи этой информации, нельзя считать проявлением разума. Или, как принято писать в оккультной прессе, голосом души. Нет там никакой души…
