Ничего особенного в его лице не было. Простое, даже простоватое. Лицо профессионального разведчика, для которого важно раствориться в толпе чужаков — если я что-то понимал в технике конспирации. (Дяде Косте, по его рассказам, довелось столкнуться с методом «от обратного»: инопланетный разведчик имел внешность супермена, вел себя соответственно, и не только не скрывал интереса к цели своей миссии, а вообще руководил всей деятельностью Федерации на этом направлении, так что никому и в голову не приходило, кто он такой на самом деле!) Не загорелое, как у всех в Испании, не бледновато-румяное, как у всех в этом кафе (за исключением, разумеется, нас троих), а, что называется, обветренное. Глубокие морщины и мешки под глазами. Короткие рыжеватые волосы. Редкие белесые брови. Небольшие, по-звериному прижатые к черепу уши. Широкие скулы, крупный нос… Я невольно покосился на тетю Олю. Отец и дочь — безусловно, они были похожи. Во многом, почти во всем. Кроме глаз. У тети Оли они были синие, всегда сияющие весельем — даже сейчас в них метался озорной огонек, словно моя милая великанша воспринимала происходящее как азартную игру с крупными ставками, но не более того. У Гайрона же они были желтые, как у большого старого кота, взгляд их сообщал всему лицу некий зловещий контрапункт и был мне откровенно неприятен.
А так… что ж, лет тридцать-сорок назад Гайрон и вправду, должно быть, был недурен собой. Но сейчас это был просто очень большой и очень немолодой человек. Насколько мне было известно, эхайны старели быстрее людей.
И насколько я подозревал, это неприятное обстоятельство в полной мере относилось и ко мне.
То есть, если медики не придумают чего-нибудь толкового, к восьмидесяти годам я буду выглядеть не так бодро, как мой дед Егор или тот же дядя Эрнст, а вот как этот эхайн, что сидел напротив. А что они над этим думают, я знал совершенно точно от того же дяди Кости.
— Что у тебя есть? — вдруг спросил Гайрон.
Меня как в локоть толкнуло. Я сунул руку в карман куртки и вытащил на свет овальный медальон — то единственное, что осталось мне от прежней жизни, которой я не помнил. Гайрон молча и чрезвычайно внимательно разглядывал его, не прикасаясь, будто к ядовитому насекомому. Но затем глубоко вздохнул, не дрогнув ни единым мускулом лица, взял его двумя пальцами и поднес поближе к глазам.
— Тиллантарн, — произнес он вслух мое родовое имя. — Ты догадываешься, что это означает?
— Ни о чем я не догадываюсь, — буркнул я.
— Быть может, и хорошо, что не догадываешься, — загадочно сказал он, разжал пальцы, и медальон вернулся в мою раскрытую ладонь. — Это следует носить на шее, — прибавил он.
Мы снова надолго замолчали.
— Ну, в общем… — снова не выдержала тетя Оля.
Но Гайрон в ту же секунду задал новый вопрос:
— Так ты хочешь знать эхойлан? Или тебя интересует эхрэ?
— Почему «эхойлан»? — спросил я. — И что такое «эхрэ»?
— Эхрэ — язык Черных Эхайнов, — пояснил Гайрон. — А на эхойлане разговаривают почти все эхайны этого мира. — Едва заметно усмехнувшись, он прибавил: — Кроме тебя и Аллгайр.
— Кто такой Аллгайр? — спросил я.
— Это я, — откликнулась тетя Оля. — Мое эхайнское имя — Аллгайр Тлилир тантэ Гайрон. Так я записана в родовых книгах. Я сама это узнала пару дней тому назад.
— Поздравляю, — сказал я.
— Сева у нас чрезвычайно любопытный мальчик, — промолвила тетя Оля-Аллгайр. Я насмешливо фыркнул. — Поэтому ничего нет удивительного, что он хочет поближе познакомиться со своими этническими корнями…
Нетрудно было заметить, что она избегает обращаться к отцу напрямую. И у меня язык не поворачивался ее в том упрекнуть. Я и сам не так давно оказался в ситуации, когда на мою голову из ниоткуда вдруг свалилась целая куча родственников.
Впрочем, и в поведении Гайрона не просматривалось излишней нежности.
— Кто такой Сева? — не церемонясь, оборвал он тетю Олю на полуслове.
По-видимому, он попытался пошутить, передразнить меня. Но никто не сумел оценить этой внезапной вспышки эхайнского юмора.
— Последние четырнадцать лет меня зовут Северин Морозов, — ответил я мрачно. — А еще среди людей в ходу ласкательно-уменьшительные имена. Вас как называли в детстве?
— Меня всегда звали Гатаанн Калимехтар тантэ Гайрон, — отрубил эхайн.
— И ваша мама величала вас по полной программе? — ухмыльнулся я.
— Мне не было нужды менять свое имя…
— Даже тогда, во Вхилугском Компендиуме?
Тетя Оля побледнела.
— Прикуси язык, мальчик, — сказала она по-русски. — Это мой отец. И это эхайн.
— Он ничего не сделает мне на моей планете, — ответил я. — И я эхайн не меньше, чем он.
— Ты прав лишь в одном, — сказал Гайрон по-русски. — Я действительно не могу причинить тебе вреда. Но планета здесь ни при чем.
Теперь тетя Оля покраснела.
— Где ты успел выучить русский язык, папуля? — спросила она, мигом позабыв про свои комплексы. — Я думала, ты говоришь только на интерлинге.
— Во Вхилугском Компендиуме, — ответил он. — Моим первым учителем была твоя мама, Аллгайр. И я умею пользоваться ласкательными именами… Оленька.
— Никак я не привыкну к твоим играм, — сказала тетя Оля.
— Впереди у нас целая вечность, — проговорил эхайн. — Еще успеешь.
Затем он бережно, словно боясь раздавить, накрыл своей лопатообразной ладонью ее пальцы.
«Забавно», — подумал я.
— Я все еще жду ответа, Тиллантарн, — сказал Гайрон. — Итак, ты хочешь знать эхойлан, чтобы…
— Нет, — возразил я. — То есть, конечно, хочу… но это не главное, чего я хочу.
— Так что же главное?
Я зажмурился на один краткий миг. А после открыл глаза и произнес:
— Айсллау г'цонкр иурра гъете Эхайн-ра.
— Не «гьете», а «гъята», — машинально поправил Гайрон. — Ты знаешь эхойлан, но ты знаешь его недостаточно.
Лицо его даже не дрогнуло.
— Айгриагг трэарш гъята — гъята! — ян'хатаа хала, — холодея от собственной наглости, продолжал я.
Вначале он вскинул одну бровь. Затем другую. Затем побагровел, сверля меня тигриными гляделками. «Сейчас набросится, — подумал я. — И порвет, как кошка тряпку. Только не отвести глаза. Говорят, такое помогает… против некоторых хищников…» Это было непросто. Я впервые понял значение метафоры «тяжелый взгляд». Так вот: взгляд этого эхайна весил не меньше полутонны.
— О чем это вы тут секретничаете? — возмутилась тетя Оля.
Мы молчали, целиком поглощенные этим странным поединком.
Внутри меня что-то происходило. Что-то, ранее мне совершенно не присущее. Как будто вдруг распахнулась дверь, о которой никто не подозревал, или не замечал, полагая, что за ней нет и не может быть ничего интересного, а оттуда ко всеобщему изумлению вдруг вылез, жмурясь от яркого света, потягиваясь и зевая, большой и никому не известный зверь. И теперь, с его появлением, все будет иначе. И я уже знал, что ни за что не отведу взгляд первым. Зверь не позволит.
