— Как же, как не обязательно?! — вскричал Кратов. — Мне вечером на приеме быть!
— Я не про морду, — игриво пояснил Ахонга. — Я про достоинства… Расскажите мне лучше, — сказал он, втыкая железные пальцы в начинающую деревенеть спину Кратова, — как вам удалось уделать бедолагу Серпа и тем самым обогатить старого нищего Ахонгу? Ведь он же, лунная холера, моложе, сильнее и лучше вас во всех отношениях. Я имею в виду — как боец. Как доктор наук, вы, несомненно, его превосходите.
— Я хитрее, — признался Кратов. Снова коснулся рассеченной брови и добавил: — И он меня разозлил.
3
Когда Кратов, укутавшись в просторный, с капюшоном, плащ на манер средневекового монаха, покинул контору Ахонгн и вышел на улицы Тритои, столицы этой части Эльдорадо, уже вечерело. Моросил обязательный в это время суток дождик. Высоко над проспектом Буканеров в разрыве туч взошли три луны — пепельная Ведьма, красновато-желтая Цыганка и самая далекая, сумрачно-синяя Сомнамбула. Впрочем, к цветовой гамме ничего существенного они не прибавляли (но, судя по грохоту, доносившемуся со стороны набережной Тойфельфиш, их одновременное присутствие аукнулось Тритое грандиозным приливом). Проспект, заполненный праздношатающимися, и без того полыхал. Трепещущие крылья защитных полей, накрывавших лавки торговцев и менял, были затейливо, в меру фантазии владельца, раскрашены, а то и упакованы в призрачные фигуры. Над столиком проскописта по прозвищу Вижу Насквозь восставал пятиметровый, более похожий на обритую наголо гориллу, джинн в просторных штанах (это сразу напомнило Кратову его собственный наряд — казацкие шаровары) и ежеминутно тыкал пальцем вниз, едва ли не в лысину хозяина, а на отвислом брюхе вспыхивала стилизованная под арабику надпись на местном диалекте астролинга: «Он Видит Насквозь!..» Сквозь лоснящуюся джиннову громаду между теснящихся влажных стен домов, по которым скакали тусклые блики от огромного информационного табло (именно сейчас там воспламенились многометровые буквы: «Зверь-Казак уделал Люциферову Сенокосилку!..», затем проявилась оскаленная, в разводах желтой краски и темной крови, рожа победителя — Кратов стыдливо заозирался) пролетали, проплывали и проползали буйно иллюминированные гравитры. Из подвальчика китайского ресторана высовывалась зеленоватая драконья башка с разнопестрым гребнем, время от времени бесшумно изрыгая языки холодного розового пламени. Кратов вдруг ощутил, что проголодался (от голодной смерти его могли спасти исключительно: сомовья уха с постной ветчиной, маленькие каракатицы, зажаренные с ростками бамбука, или даже «куродзукури», то есть те же каракатицы, но соленые и в собственном соку, и, пожалуй, порция каких-нибудь пельмешков «цзяоцзы») и некоторое время боролся с соблазном отдаться на милость зазывно вращавшихся драконьих очей. Пока он разрывался между чувством и долгом, его тело уже угодило во власть чар синего в крапинку тираннозавра. Последний намахивал изящной девичьей лапкой, лакейским жестом приглашая посетить забегаловку «Классная Отрава от Виава». Это злачное место действительно содержал виав с Дельты Телескопа, почти неотличимый от человека, особенно издали, особенно в сумерках (Кратову никогда и в голову бы не пришло, что виавы, эта старейшая и мудрейшая галактическая раса, вдруг окажутся склонны к подобным безрассудствам!). Виав лично выступал в качестве шеф-повара, а обслуживали в основном карлики-юфманги, бородатые и косолапые, невообразимо похожие на гномов из толкиновского эпоса о кольцах власти. Собственно говоря, таковыми они и являлись, отчего-то пожелав сменить шахты и туннели родной планеты Яльифра на вольное бытие Эльдорадо, и здесь жестоко притесняя, по слухам, своих жен, каковые, по тем же слухам, на уродливых гномиц отнюдь похожи не были, а более сходны были обликом с легкими луговыми феями… Всякий раз проходя между лап перегородившего весь проспект тираннозавра, Кратов испытывал сильнейшее желание зайти-таки и классно отравиться (он подозревал, что лукавый виав не погнушался и психодинамической обработкой потенциальных клиентов, что воспрещалось законами Тритои и как-то там даже преследовалось), но всякий же раз ему на это не хватало свободных получаса. Уворачиваясь от грозных на вид, но, разумеется, совершенно неосязаемых щупальцев хохочущего, истерически меняющего окраску двенадцатинога, что как умел рекламировал услуги фантастического, незабываемого, ментоэротического массажа до уровня подкорки, Кратов уже знал, что снова опаздывает. Ему оставалось лишь глотать слюнки да провожать завистливым оком кто не стеснен был во времени и мог без зазрения совести предаться гастрономическим и иным забавам.
Свернув в темный тупичок, он был встречен тремя костлявыми фигурами, которые при виде него радостно зазвенели цепями, забренчали костьми и заполоскали истлевшими обрывками саванов.
— Кошелек или бессмертная душа? — глумливо вопросила ближайшая, колодезным журавлем нависая над Кратовым.
— Тридцать энектов и ни цехином больше, — буркнул тот.
— Живи еще три дня, путник! — проскрежетали призраки и разразились леденящим хохотом.
Никаких энектов в пользу потусторонних сил, однако же, пожертвовано не было. Кратов просто прошел сквозь это своеобычное заграждение и очутился у старинной, должно быть — сделанной еще из завезенного с Земли настоящего дуба, кое-где побитой мхом двери. Он приложил ладонь к третьей плашке слева и стал ждать. За его спиной призраки с гнусным хихиканьем шугали какого-то приблудного бедолагу, внезапно обретя плоть и больно стегаясь раскаленными плетками.
Дверь со скрипом отворилась. Из-за нее наружу не проникало ни единого лучика света, но стоило Кратову пересечь вполне привычную перепонку «заговоренного», точь-в-точь как на космических кораблях, прохода, и он очутился в другом мире. И этот мир ничем не напоминал экзотического сумбура и нарочитой архаики Эльдорадо.
И в который уже раз он испытал странное чувство сожаления. Словно ему не хотелось оставлять тот мир и попадать в этот. В общем-то родной для него, привычный, предсказуемый. И порядком, как видно, поднадоевший.
Он скинул набрякший влагой плащ прямо на пол — заботиться было не о чем, непременно явится автомат-домоправитель и подберет. А заодно высушит и вычистит… Зашагал не выбирая дороги по упругим, ворсистым коврам с бесценными узорами, точно зная, что ничего этим узорам не сделается, и не пройдет и десяти минут, как от грязных следов даже воспоминаний не останется.
Полупрозрачные, створки разошлись перед ним, упреждая едва наметившееся поползновение распахнуть их грубым толчком.
Его уже ждали. И он не опоздал.
— Виват! — сказал чернобородый и лохматый великан Бруно Понтефракт, салютуя наполненным бокалом. — Зверь-Казак уделал Люциферову Сенокосилку и решил предаться излюбленным порокам… Да вы становитесь пунктуальны, доктор Кратов!
Дремавший в кресле у камина Абель Агбайаби, желтоликий, иссушенный годами, похожий на языческого идола из слоновой кости, приподнял веки и коротко кивнул лысой, слабо опушенной головой.
Из соседней комнаты, рука об руку, не прекращая беседы, появились еще двое.
Впереди выступал закованный в шипастую броню, естественную пополам с декоративной, трехметровый арахноморф расы Офуахт, чье имя для земного уха звучало как тридцатисекундная последовательность разнотональных свистков, соединенная шипом и придыханиями, а переводилось приблизительно как «Тот, Кто Взнуздал Грозовую Тучу и Свил Гнездо Из Молний». Для краткости он позволял именовать себя Грозоездник. Утыканное жестким желтым волосом брюхо Грозоездника волочилось между восьми суставчатых лап. Еще две лапы были вскинуты в приветственном жесте, а жвалы у ротового отверстия предельно разведены, что должно было означать крайнюю степень радушия.
