Кратов остановился.
«Надо обернуться, — подумал он, ожесточенно загоняя назад, в подсознание, эти дурацкие страхи. — Осмотреться, доказать себе, что я один, в целом мире один. И никому я здесь не нужен. Все давно спят — и мышата, и ежата… По ночам разумному существу полагается спать. А здесь дураков нет. Ну, то есть, буквально ни единого дурака! Спит великий вождь Большая Дубина, пуская пузыри жабьим ртом. Спит на заваленном вековой тухлятиной дне озера красноглазый змей, и ему снится добыча, которая ушла от него — как представляется, до поры до времени. Спят в своем лесу резвые чертики, забившись в укромные дупла или в норы между корней. Спят незнакомые покуда ящеры, на ночь вынув тяжелые серьги из ушей. Даже подлая гадина, питающаяся металлом, и та обожралась и спит. Так что надо, надо обернуться…»
Три смутные тени в сотне шагов от него. Серые, едва приметные на снегу. Аморфные, расплывчатые. Уловив движение Кратова, они припали к земле, затаились в расчете на то, что он их не видит.
— Эй! — крикнул Кратов сдавленным голосом.
Тени еще плотнее вжались в землю. Но теперь совершенно отчетливо стало заметно, что они и лежа продолжают красться за ним — ползком, тайно, скрытно.
Страх захлестнул Кратова, судорогами опутал руки и ноги. Он был не один в этой глухой ночи, не один… Вскрикнув, Кратов бросился бежать — не разбирая дороги, спотыкаясь о невидимые кочки, теряя обломки подошв.
Три серые тени приподнялись над снегом и неслышно заскользили следом.
Кратов упал, ткнувшись лицом в хрустящий обжигающий наст. Он тут же вскочил на ноги, но падение отрезвило его, заставило возобновить прерванную цепочку мыслей. «Ну уж нет, — подумал он, стирая грязь с лица. — Смешно мне, звездоходу, плоддеру, погибнуть здесь, на утлой заснеженной планетенке. После всего-то пережитого! Смешно и стыдно. Будем драться, господа призраки!..»
Тени по-прежнему торчали за его спиной, по пядям сокращая расстояние. На открытое нападение они покуда не отваживались. Видно, опытные были ночные охотники — ждали, пока жертва выдохнется окончательно и свалится сама.
Кратов огляделся, успокаивая дыхание. Лес остался по левую руку, и до него было дальше, чем до серого сопочника, что неясным силуэтом громоздился у горизонта. Очертания его показались Кратову знакомыми: у подножия такого же сопочника он распростился с Большой Дубиной. Искать спасения нужно было именно там. Он двинулся к сопкам и, в очередной раз обернувшись, нашел, что преследователи поотстали. Должно быть, не хотели нарываться на неприятности с Земляными Людьми. Однако и не уходили совсем. Просто прилегли на снежок, прикинулись, будто их и нет. Скрадывали…
Кратов прибавил шагу, напряженно вглядываясь в темноту. Скоро ему стало понятно, что встречи со старыми знакомыми, лягушколюдьми, не предвидится. Все едино он лишился главного своего союзника в переговорах — лингвара… На склонах сопок чернели просторные провалы пещер. На лягушиные лазы это мало походило. Кто мог обитать в этих холодных, открытых всем ветрам пещерах, оставалось только догадываться. Может быть, Каменные Люди?!
Нога Кратова с хлюпаньем вошла в упругое месиво. У подножия сопок стлался белесый туман, по ближайшем рассмотрении оказавшийся знакомым металлоядным тестом. Его здесь было целое море, и это море бурлило, пузырилось, выбрасывало ленивые протуберанцы, сползая на равнину из пещер.
Первым побуждением Кратова было повернуть прочь. Но он припомнил, что встреча в лесу не причинила ему вреда. Если не считать того обстоятельства, что он лишился всякой связи с внешним миром. Теперь у него нечем было поживиться, и тесто отпускало его, едва задев ноги скользкими равнодушными щупальцами.
Что-то хрупнуло под ногами Кратова. Потом еще… и еще. Он застыл на месте и огляделся.
Сквозь тонкий слой причмокивающего месива проступал обглоданный добела скелет.
11
Ничего человеческого в скелете не было, да и быть не могло. Плоские, почти закрученные в спираль ребра, негнущийся хребет, две короткие многосуставчатые лапы, выходившие из одного сочленения, приплюснутый череп с тремя пустыми глазницами и разверстой ковшеобразной пастью. Шарахнувшись, Кратов едва не споткнулся о другой остов, в котором он без труда опознал лягушкочеловека. Вокруг него валялись сотни скелетов — хорошо сохранившиеся, накопившиеся здесь за многие годы. А у самого входа в пещеру Кратов увидел бурую лохматую массу. Это был полуразложившийся труп невиданного еще существа, которое громадой, статью и шкурой сильно напоминало обычного земного медведя.
Что собрало весь этот паноптикум здесь? Или кто? И отчего все они умерли? Ведь не кисель же этот гнусный задушил их в своих ласковых обьятиях.
Черный зияющий провал, до которого нескольких шагов не добрел мохнатый зверь, безлико и равнодушно смотрел на Кратова. Заманчиво было одним махом преодолеть последние метры и скрыться в этой спасительной на вид темноте от зловещих преследователей. Которым почему-то не улыбалось приближаться к заботливо укрытому одеялом из живой булькающей плазмы кладбищу. Может быть, они просто были лучше информированы? Что, если внутри пещеры внезапно обнаружится некий грозный хозяин, нарочно нагромоздивший здесь костяки своих жертв для устрашения непрошенных визитеров? Кратов напряг изрядно отупевшие от холода и усталости чувства. Ничего. Пещера казалась мертвой, заброшенной, тогда как за спиной маялись в нетерпении три ночных призрака, и мысли у них насчет Кратова были весьма и весьма неприятные. Мысли? Да, конечно. Мысли отчетливые и ясные. Чему уж тут особенно удивляться?
Можно было, разумеется, и не искушать судьбу. Так и проторчать до рассвета на этом терминаторе, между загадочной, малопонятной покуда пещерой и вполне реальной, осязаемой опасностью сзади. Кто знает — если они, к примеру, сугубо ночные животные, то с восходом солнца непременно уйдут прочь, до следующей ночи. Но к утру Кратов гарантированно обратится в сосульку, и никакие воображаемые картины июльского зноя не помогут ему избежать этой бесславной участи. «Иссыхать в псаммийской пустыне, гореть в огненном смерче на Магме-10, а умереть-таки от спокойного ночного заморозка на каком-то там Церусе-1. Нет, я так не желаю. В пещере никого нет, может быть — там даже не так холодно, как снаружи, а если я найду какой ни на есть мох или валежник, забытый прежними постояльцами, то проведу ночь в комфорте. Так что будем думать, что все эти бедолаги передохли не выдержав нравственных испытаний при встрече с киселем-металлоядцем. Именно так и будем думать, пока не придумаем чего-нибудь получше. А пока я хочу туда, внутрь, и будь что будет — только без фокусов. Ну, звездоход, смелее»
Он осторожно перешагнул через останки лохматого неудачника и вступил-таки под своды пещеры…
12
…этот его шаг внезапно вытянулся в пространстве и времени в бесконечность, нога вырвалась из белесой массы с гулким, размазанным в морозной пустоте и теперь лениво стекающим в ничто, угасающим чмоканьем… нога вырвалась и продолжала свое движение по микрону в минуту, и одна минута тоже распростерлась на века и никак, никак не могла смениться следующей, будто не хотела уступить ей место в этой мимолетности, именуемой миром, Галактикой, Вселенной, не желалось ей бесследно кануть в небытие, откуда нет и не может быть возврата никому и ничему, ибо каждая пылинка, каждый атом под звездами и туманностями — неповторимы, и неповторимы именно в силу своей мимолетности, благодаря все той же минуте, набившимся в нее секундам и терциям, и нельзя, к сожалению, сказать: остановись, мгновенье, ты прекрасно! — не остановится, унесется прочь, в недосягаемость, а так порой хочется, но нe выходит… и вдруг — вышло! удалось! остановилось и тянется, тянется, и никак не оборвется, только вот понять бы, в чем же прелесть этого мгновения, и есть ли в нем хоть какая-то прелесть, быть может, и нет в нем ничего прекрасного, и узнать бы тогда, кто же приказал ему остановиться…
