– Во время драки у меня произошел сбой в «балалайке», – неожиданно припомнила девушка. – На некоторое время сдох наноэкран.
– Это будет повторяться, – тихо произнес Грязнов.
– Как долго?
– До тех пор, пока экран не исчезнет.
Пэт удивленно приподняла брови:
– Совсем?
– Ты становишься сильнее, дочь, и твой организм отвергает гаджеты. Сначала сдохнет наноэкран, потом – «балалайка».
– Ты шутишь?
Антиквар покачал головой.
«А ведь он не подключен!»
И Мамаша Даша обходится без чипа. И Кауфман…
– Мне кажется, дочь, лишиться «балалайки» не такая уж большая жертва.
– Пожалуй. – Она еще не привыкла к мысли, что окажется вне сети, не осознала до конца, но развивать тему не стала. Надо все обдумать. Пока же Пэт интересовало другое: – Что в книге, Кирилл? Почему она так важна?
Антиквар выдержал взгляд дочери, вздохнул, поняв, что она не отступит, многозначительно посмотрел на часы, но все-таки ответил:
– В ней правда, дочь. Вся правда, которая была известна Урзаку.
– Только правда?
– И ничего, кроме правды.
– О чем?
– Обо всем. – Грязнов провел пальцами по переплету. – Люди, которые за ней охотились, прекрасно знают то, что написал Урзак. Им известно, как образовалось Католическое Вуду и почему произошла мягкая исламизация Европы. Они знают о договоренностях, принимавшихся на самом верху. Они в курсе того, что ведущие машинисты корпораций и государств – правоверные нейкисты, ведь программное обеспечение вышло на столь высокий уровень, что создать новое могут только адепты Поэтессы.
– Потому что они лучшие?
– Да, – подтвердил антиквар. Помолчал. – Людей, которые гнались за книгой, не интересовали даже мысли Урзака о Мутабор. Точнее, их интересует Мутабор, но они знали, что Урзак не смог проникнуть в тайны Храма Истинной Эволюции.
– Тогда в чем же дело?
– В самой первой главе, – ответил Кирилл. – Можно сказать – автобиографической. Откуда есть пошел Урзак. В этой главе наш друг рассказал о своей юности, о своем прошлом, о древних, давно забытых богах и об их Последнем Храме. О том, кто им служил и какой силой обладал. Урзак написал о нас, Пэт. Полагаю, задолго до того, как мы повстречались. Он писал мемуары, но вряд ли предполагал, что они станут настолько важны.
– А они стали важны, потому что китайцы вышли на наш след, – поняла девушка.
– И потому что Урзака убили, – добавил Грязнов. – Все знали, что он обладал колоссальной силой, и поняли, что перед смертью он встретился с кем-то, его превосходящим.
– И захотели прочесть первую главу.
– Чтобы найти нас.
– Но ведь Урзак не знал о нас.
– Но мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь добрался до Последнего Храма, – жестко объяснил антиквар. – Пока не можем. Пока мы еще уязвимы.
И замолчал, давая понять, что разговор окончен. Однако Пэт не унималась:
– Кстати, о храме. Почему Мутабор помог нам?
– У храмовников был свой интерес в этом деле, – ровно произнес Кирилл.
– Не уходи от ответа. Я спросила, почему Мутабор помог нам, а не почему ввязался в дело.
Грязнов поднялся с кресла, взял книгу Урзака в руку, чуть повернулся в сторону двери, но после короткой паузы все-таки ответил:
– Потому что мы друзья.
– Просто друзья?
– У храмовников был свой интерес, и они наши друзья. Большие друзья.
* * *
Этот запах узнал бы любой полицейский, любой без, любой машинист – запах «синдина» не спутать ни с чем. Тонкий, навсегда запоминающийся аромат едва улавливался при вскрытии ампулы, но здесь, в обширном помещении без окон, он царил повсюду. Им благоухал воздух, им пропитались стены, его, казалось, выдыхали из себя стоящие в центре люди. И не просто люди – прелаты. Их глаза светились белым, но не белым с прожилками сосудиков, не белым, переходящим в беж или синеву, а чистым, снежно-чистым белым горных вершин.
А вот у стоящего в центре комнаты мужчины с глазами все еще было в порядке. Они были неестественно выпучены, словно у больного базедовой болезнью. Они были огромны, словно пересаженные от кого-то чужого. Но они все еще напоминали глаза обычного человека: белки, зрачки, радужная оболочка…
Мужчина, не мигая, смотрел прямо перед собой и уверенно отвечал на вопросы:
– Чувствуешь ли ты силу в себе?
– Да.
– Чувствуешь ли ты уверенность в себе?
– Да.
– Знаешь ли ты, какое испытание тебе предстоит?
– Да.
– Готов ли ты к нему?
– Да.
– Знаешь ли ты, что будет в случае неудачи?
– Я умру.
Губы Люциуса Минга растянулись в презрительной улыбке:
– Ты умрешь в любом случае, человек. Ты никогда не будешь таким, как прежде. Ты разделишь силу с Милостивым Владыкой Грядущего, ты встанешь на следующую ступень, ты изменишься. Ты умрешь.
– Я умру, – после короткой паузы подтвердил мужчина. – Я умру.
Прелат возложил руку на голову мужчины и негромко, немного нараспев начал:
– Авва марда Авва. Куар…
И по мере того как Люциус произносил слова, глаза еще-человека стремительно наливались глубоким синим цветом.
* * *
«Ее не вернуть, не вернуть…»
Никогда еще спальня архиепископа не пребывала в столь свинском состоянии. На полу валяются вдребезги разбитый коммуникатор, разорванное в клочья белье и обломки мебели – остатки тумбочек, кресел, дверцы шкафов. Накурено до последнего предела, сизый сигарный дым стелется даже над ковром, плавно огибая препятствия и потихоньку исчезая в дверной щели. Обычная вентиляция не справляется, а не вовремя заработавший кондиционер Папа расстрелял из любимой «Беретты NeoGun». Повсюду пустые бутылки. Врачи, пытавшиеся не дать разъяренному пациенту надраться, жестоко избиты и изгнаны. Слуги не рискуют входить, прислушиваются к происходящему из коридора.
«Каори!»
«Ее не вернуть…»
Пустая бутылка полетела в стену, грохнула выстрелом, взорвалась облаком стекла.
«Где же вы были, духи Лоа? Почему не помогли моей девочке?!»
– Где вы были?!
О смерти Каори архиепископу сообщил лично монсеньор Таллер, думал, так будет лучше. В ответ услышал о себе много интересного. Затем Джезе избил врачей, разгромил спальню и нахамил самому Ахо. Позвонил и высказал все, что о нем думает. Или сначала нахамил Ахо, а затем разгромил спальню?
