А раз так, он знал, где искать Настю.
— Игорь Александрович, от Манаяна звонили уже три раза. «ТехЭнергоЭкспорт» упал еще на девять пунктов…
— Зина, я приеду не раньше обеда. Я заболел. У меня личные проблемы. Я на важных переговорах, все понятно?
— Вы будете в обед, — слегка обиженно повторила секретарша.
— Правильно.
Тареев убрал телефон в карман, вошел в кафе и внимательно оглядел зал.
Они сидели за самым дальним столиком. Настя, все в том же дешевом платьице, и Сан Саныч, в старомодной тройке. Девушка завтракала — перед ней стояли две тарелки, с омлетом и десертом, и бокал с соком. Психолог-пенсионер ограничился чашкой кофе. Игорь молча подошел к столу, без приглашения присел и коротко, почти враждебно, поинтересовался:
— Что все это значит?
— Я не могу обвинять тебя, Настя, — ровным голосом произнес Сан Саныч. Он проигнорировал появление Тареева и спокойно продолжал начатый до появления Игоря разговор. — Но считаю, что ты поступила неправильно.
— Мы созданы друг для друга, — ответила девушка. — Мы половинки.
И продолжила завтракать. Пирожное, дожидавшееся своего часа на второй тарелке, было надкусано, словно Насте не терпелось попробовать сладкого. А на бокале с соком Игорь заметил след губной помады.
— Ты должна думать не только о себе, — глухо проронил Сан Саныч.
Настя доела омлет, вытерла губы и только после этого сказала:
— Теперь уже ничего не исправить.
— Да, — согласился старик, — теперь уже поздно.
— Объясните, в чем дело? — угрюмо поинтересовался Тареев.
— Я не могу. — Сан Саныч вздохнул и поднялся на ноги.
— Далеко собрался?
— Игорь, он не может тебе ничего рассказать, — негромко проговорила девушка.
— Не может или не хочет?
— Не может. Ему запрещено.
— Кем?
Сан Саныч медленно побрел к выходу из кафе.
— Что происходит? — Тареев пристально посмотрел на девушку.
Она не отвела взгляд, но ответила не сразу, видимо, пыталась подобрать правильные слова:
— Игорь, я… Я не знаю, кто я и кто мои родители. У меня нет дома, нет семьи, нет документов. Единственное, что связывает меня с миром, — Сан Саныч.
Психолог на пенсии. А она? Бывшая пациентка? Или нынешняя? Тареев жестко посмотрел на девушку, на надкусанное пирожное, на испачканный красным бокал. Снова на девушку — помады на ее губах не было.
— Что ты ешь?
— То, что принес Сан Саныч. — Ее голос дрогнул. — Он ворует и кормит нас украденной едой. Ничего другого нам нельзя.
— Вас? Кого вас?
— Меня и… Нас четверо, сейчас четверо…
Настя наконец решилась, собралась с духом и заговорила быстро, торопливо, словно боясь, что Игорь поднимется и уйдет. Оборвет ее монолог. Не дослушает. Рассмеется. Она говорила быстро, но убежденно, без малейшего сомнения в словах:
— Самое сильное проклятие на Земле — материнское. Самое тяжелое, самое ужасное. Ни одна мать не должна желать вреда своему ребенку. Ни при каких обстоятельствах! Это главный закон. Вечный закон. Один из принципов мира. И если его нарушить, последствия будут страшными.
— Что за сказки? — пробормотал сбитый с толку Тареев.
— Люди делали все, чтобы забыть слова проклятой формулы. Никто, ни темные колдуны, ни ведьмы, ни шаманы, никто не рисковал связываться с этим страшным заклинанием. Материнское проклятие бьет по всем, кто к нему прикоснется, и его формула давно исключена из книг. Но иногда ее произносят. — Настя всхлипнула. — По незнанию, случайно. Я верю — случайно! Иногда, в пылу ссор, матери невольно озвучивают древнюю формулу, не понимая, что она работает! Не думая… — Губы девушки дрожали все сильнее, но она старалась не сбиваться. — Ребенка, на которого легло материнское проклятие, ждет страшная участь. Особенно некрещеного ребенка, за которого совсем некому заступиться. Проклятый родной матерью, он становится отверженным, парией.
— Настя, Настя! — Игорь потянулся и взял девушку за плечо. — О чем ты говоришь? Что за ерунда? Какие колдуны? Какая формула?
— Моя мать прокляла меня, — бесцветным голосом продолжила Настя. — Случайно! Конечно, случайно, она не понимала, что творит, но теперь никто не в силах отменить действие формулы. Я помню этот день. Я помню, как испугалась, услышав ее слова. — Девушка взяла бокал, на котором остался след чужой помады, и сделала глоток сока. — Я плакала всю ночь. — Еще один глоток. — Я плакала очень тихо, под одеялом, чтобы никто не слышал. — Настя поставила бокал на стол. — А утром пришел старик, Сан Саныч, и увел меня с собой. Ребенку, носящему материнское проклятие, запрещено оставаться в родном доме.
— При чем здесь старик? — нахмурился Тареев.
— Сан Саныч обязан заботиться о нас. Таково его наказание.
— За что?
— Он подарил формулу людям. — Девушка помолчала. — За это ему никогда не будет прошения.
Тареев покачал головой, огляделся — к счастью, слова Насти не долетели до соседних столиков, и переспросил:
— Вечно?
— Сан Саныч дает нам кров, ворует для нас еду и одежду. Он обязан заботиться о детях, которые прокляты из-за него.
Игорь посмотрел на красный ободок на стекле бокала.
— Ворует еду?
В памяти всплыла вчерашняя сценка в кафе: «Официант, где мой бифштекс?» А взгляд Тареева нашел надкусанное пирожное.
— Мы имеем право только на проклятую пищу, только на проклятую одежду… — Настя опустила голову. — У меня никогда не было платья, купленного для меня, понимаешь, именно для меня! Все, что приносит Сан Саныч, — чужое. Проклятое воровством. Мы не имеем права ни на одну чистую вещь. — Она подавила рыдания, глубоко вздохнула и совсем тихо закончила: — Прости, что я к тебе пришла.
Бред, бред, девчонка явно больна! Шизофреничка! Плюнуть и бросить! Как там говорил Сан Саныч:
«Когда встретите свою вторую половинку, бегите изо всех сил!»
Тареев закурил сигарету и посмотрел на Настю. На недопитый сок в бокале, испачканном чужой губной помадой, на надкусанное пирожное, на дешевое платье.
«Моя вторая половинка?»
Вчера он равнодушно наблюдал за истерикой Марины, а сегодня всерьез выслушивает идиотский рассказ Насти.
«Моя вторая половинка? Бросить ее?»
Игорь понял, что не уйдет, что не оставит девочку. И вряд ли Настя больна. Судя по всему, ей искусно внушили эту историю. Внушили качественно, профессионально, чувствуется рука опытного психолога. Сан Саныча, например.
