Но по глазам видно, что наживка проглочена. Босяки босяками, но у каждого есть семья, а у каждой семьи есть история. Вдруг окажется, что Валькин или мой дедушка экспроприировали экспроприаторов в восемнадцатом году или охраняли какой-нибудь музей в Берлине? Войны и революции позволили многим босякам обзавестись приличными коллекциями картин или скульптур.
— Я не сказал «монеты», — произнес Валька. — Монета. Одна. И она стоит десять тысяч.
Толстяк подумал и поинтересовался:
— Что за монета?
Валька улыбнулся, наслаждаясь нетерпением Жоры, и коротко ответил:
— Неразменная.
Вы спросите, почему Гостюхин не покопался в мозгах Камышина, подобно тому, как его бабушка поработала над Лидой, и не заставил его забыть о долге? Очень просто — за все надо платить. Мы были действительно должны толстяку, и нам следовало отдавать долг. Если бы увернулись, если бы обманули Жору, Вальке пришлось бы платить иначе. Как именно, я не спрашивал, но, судя по тому, как он решил отдать долг Камышину, плата за вторжение в голову толстяка была бы весьма и весьма высокой.
Вместо этого Гостюхин привел Жору в нашу комнату и показал фокус с наполняющимся кувшином. На толстяка это произвело впечатление. Не настолько сильное, чтобы простить нам долг, но вполне серьезное. Даже я понял, что Камышин в замешательстве. А потом Валька сказал, что прилетающее от коровы молоко — это самый простой из доступных ему фокусов.
— У тебя будет неразменный серебряный рубль. Волшебный. Назови коллекционера, который может похвастаться тем же.
Жора промолчал.
Когда первый шок прошел, он вновь принялся терзаться сомнениями… Или цену набивает? Не знаю. Кто поймет бизнесменов? И тогда Валька сделал еще более сильное предложение:
— Если решишь, что я тебя обманул, мы будем должны двадцать тысяч.
Услышав эти слова, я чуть не умер. Но Валька, как выяснилось, знал, что делал.
У Камышина было две перспективы: или он получает невероятную монету, или съедает нас с потрохами. Оба варианта его устраивали.
Я настоял на том, что буду присутствовать на «операции» от начала и до конца. Из-за меня мы вляпались в эту историю, и я не мог спокойно сидеть и ждать, когда меня спасут.
Жора тоже был обязан присутствовать от начала и до конца. Неразменный рубль предназначался ему, и Камышину предстояло лично совершить необходимые действия.
На следующий день, рано утром, Жора заехал в общагу на своем «Круизере», и мы отправились за город, на небольшой сельский рынок, где можно было найти не только замороженные куриные бедра, но и живую птицу. Мы с Валькой и телохранителем Камышина остались в машине, а толстяк отправился за покупками. Не оглядываясь, ни с кем не разговаривая — в точности соблюдая полученные от Вальки инструкции, — Жора подошел к птичьим клеткам и ткнул пальцем в ближайшего гусака. Мы наблюдали за происходящим издали, но все равно поняли, что Жора не торговался и заплатил продавцу столько, сколько тот сказал.
Все шло по плану.
Инструктируя толстяка, Валька узнал, что в загородном доме Жоры есть русская печь, и велел растопить ее к нашему приезду. Когда мы вошли в комнату. Жора поставил клетку на пол, неуверенно потер подбородок и спросил:
— Значит… — Откашлялся. — Я должен сделать…
— Ты знаешь, что должен сделать, — невозмутимо произнес Валька. — Если откажешься, сделка аннулируется, и мы тебе ничего не должны.
Мне показалось, что в этот момент Жора готов был отступить. То, что ему предстояло сделать, не нравилось Камышину. Во время обсуждения плана он даже несколько раз переспрашивал Вальку, нельзя ли заменить его кем-то другим, и всякий раз получат отказ.
— Мы теряем время.
Толстяк вздохнул, вытащил гусака из клетки, прижал его к себе одной рукой, а другой крепко сдавил птице горло.
— Пока не задохнется.
Жора не ответил: он боролся с умирающим гусаком.
Я отвернулся.
Когда все было кончено, Валька велел положить задушенную птицу на сковороду и сунуть в печь. Жора подчинился. Нечищеные перья вспыхнули, и, несмотря на хорошую вытяжку, в доме появился неприятный запах. Пришлось выйти во двор.
— Если ты меня обманул, ты пожалеешь, что родился, — тихо пробурчал Жора, вытирая руки о джинсы.
Валька промолчал.
Гусак жарился до полуночи. Мы бродили по двору, курили, изредка перебрасывались короткими фразами, снова курили и снова бродили. О повисшем на нас долге я, честно говоря, не думал. Как-то забылось. Гораздо чаще перед моими глазами вставал убивающий птицу Жора и холодный, чуть отстраненный Валька. И приходило в голову, что на этот раз мой друг замыслил что-то очень непростое.
А часиков в одиннадцать вечера Гостюхин достал из сумки припасенную заранее бутылку водки и предложил нам выпить.
— Для чего? — осведомился Жора.
— Тебе понравилось начало? — спросил Валька. Камышин бросил взгляд на дом, в котором жарился гусак, и молча покачал головой.
— Дальше будет хуже.
На перекресток мы приехали примерно в час ночи.
На тот самый перекресток, что находился рядом с нашей общагой. На нехороший перекресток.
Когда мы вышли на него, появился Шаман. Черная клякса, вынырнувшая из тени. Я увидел, как вздрогнул Жора. И, если честно, мне самому было не по себе.
— Шаман знает дорогу и приведет нас куда нужно, — негромко пояснил Валька. — Жора, твоя задача не сводить глаз с кота и идти строго за ним. Что бы ты ни услышал, что бы ты ни почувствовал — не отвлекайся. Смотри только на Шамана.
— А если я отвлекусь?
— Мы заблудимся.
Валька сказал это так, что у меня зашевелились волосы на голове. У Камышина — я понял это по его взгляду — тоже. К счастью, водка несколько притупила страх, и у нас не появилось желания отказываться от предприятия.
— Я буду держать тебя за плечо. Сергей!
Я сглотнул:
— Да?
— Ты будешь держать за плечо меня. Не разжимай пальцы до тех пор, пока я не скажу, что можно. Понял?
— Да.
— И поскольку все вы верующие, предупреждаю еще раз: что бы вы ни увидели, не вздумайте креститься. — Валька выдержал паузу. — Пропадем.
— А крестик снимать не надо? — запинаясь, спросил Жора.
— Не надо. — Пауза. — Это ваша последняя защита.
— На какой случай? — прошептал я.
— Если заблудимся.
Камышин громко икнул.
Мы встали, как велел Валька, друг за другом. Впереди Жора, держащий под мышкой завернутого в тряпку гуся. Сосредоточенный Валька. И я, клацающий зубами от страха.
