Само собой изложение версии закончилось деликатным вопросом: нельзя ли мне покинуть эту жуткую площадь?
Примерно в три пополудни — после того как уехали шишки из ГУВД и мэрии — Батоева отпустили, и «Хаммер» помчал злого как черт Мустафу в его инородную резиденцию.
* * *
— Чья это квартира? — угрюмо спросил Димка, разглядывая богатое убранство огромного холла.
— Одного мертвого человека, — ответила Зарема.
— Ибрагима Казибекова?
— Да.
— Большая.
— Он любил жить красиво.
Шестикомнатные апартаменты мертвого человека располагались на берегу Строгинской поймы, в доме, который Орешкин видел только на рекламных картинках журналов. Территория тщательно охранялась собственной службой безопасности, но девушка сказала: «Прикажи войти в дом незаметно». Димка приказал. И ни один охранник не посмотрел в их сторону.
Гипноз?
— Располагайся, — предложила Зарема, сбрасывая куртку на кресло. — Здесь мы в безопасности.
— Ты уверена?
— Да. Это гнездышко Ибрагим свил лично для себя, и сыновья вспомнят о нем в последнюю очередь.
— Почему мы не поехали ко мне?
— Я же говорила: там люди Мустафы.
— Точно?
— Хочешь проверить?
Она улыбнулась. Под курткой оказалась легкая белая блузка, тонкая и почти прозрачная. И больше ничего. И Орешкин старался не смотреть на присевшую на диван красавицу.
— Ты ведь сможешь справиться с засадой?
— Смогу, — кивнула Зарема. — Но потом у ментов возникнут к тебе вопросы: откуда трупы, чего от тебя хотели…
— Понял, понял, понял.
Димка прошелся по мягкому ковру, остановился у окна, полюбовался рекой, набережной, задумчиво потер перстень, развернулся, сделал еще несколько шагов, постоял у картины.
— Пикассо, — сообщила девушка. — Подлинник. Ибрагим любил испанца.
— А ручки на дверях позолоченные…
— Из чистого золота, — поправила Орешкина Зарема. — Ибрагим не терпел фальши.
— Для меня это дико, — тихо произнес Димка.
— Ты из другого мира, — пожала плечами девушка.
— Наверное… — Орешкин помолчал. Потом решился: — А ты?
— Что я?
— Ты из другого мира?
На этот раз паузу взяла Зарема. Она перестала улыбаться, покусала губу, отвернулась и негромко ответила:
— Из другого царства. Есть царство людей. Есть царство джиннов. А есть те, кто волей обстоятельств оказывается не на своем месте.
Грусть в ее голосе потрясла Димку. Заготовленные вопросы вылетели у него из головы, показались глупыми, никчемными, слишком прагматичными. Вместо этого он почти шепотом поинтересовался:
— Твой дом далеко?
— Я уже не помню. — Девушка передернула плечами. — Я слишком давно живу среди вас.
— Тысячу лет?
— Гораздо больше.
— И все время кому-то служишь?
Она кивнула.
Димка вспомнил ее прыжок. Вспомнил элегантные и смертоносные движения — там, во дворе, двое громил ничего не смогли противопоставить хрупкой красавице. Вспомнил произнесенные им самим слова древней формулы и то, как засверкал камень.
«Да, за такой перстень не жаль миллиона. Не жаль и десяти…»
Странно, но осознание выигрыша не поглотило Орешкина. Не появилось чувства собственного превосходства и вседозволенности. Слишком много переживаний выпало сегодня на его долю, слишком резким получился переход: только что он стоял под дулом пистолета и вот уже сжимает в руке счастливый билет. Да и счастливый ли он? О Зареме знают Батоев и Казибековы, они наверняка захотят вернуть себе сокровище. А у них власть и деньги, у них солдаты. А у Орешкина только джинн с неизвестными техническими характеристиками.
— Я могу поспрашивать тебя?
— Конечно, — кивнула девушка. — Все с этого начинают.
Димка сел в кресло, потер лоб…
— Наши взаимоотношения?
— Ты хозяин, я рабыня.
В ее устах фраза прозвучала обыденно — привыкла.
А вот Орешкин вздрогнул — не ожидал.
Точнее, ожидал — «Тысячу и одну ночь» читал как-никак, но еще не осознал себя хозяином. Повелителем. Еще не понял, что есть некто, готовый исполнить любой его каприз.
Что у него есть раб.
— Хочешь, скажу: слушаюсь и повинуюсь?
— Скажи!
На Димку накатила лихость. Захотелось повелевать, приказывать. Захотелось увидеть склоненную голову.
— Прикажи что-нибудь, — попросила Зарема. — Просто так эту формулу не произносят.
— Что?
— Придумай.
— Построй дворец!
— Недвижимостью не занимаюсь, — улыбнулась девушка. — Но могу подсказать телефон солидной строительной компании.
Орешкин удивленно уставился на джинна:
— Ты серьезно?
— Я не могу врать хозяину.
— Никакого дворца?
— Увы.
— Мне что, подсунули бракованную модель?
Зарема весело рассмеялась.
— Знаешь, а ты отличаешься от тех, кому я служила раньше. Мне повезло.
— И чем же я отличаюсь? — после короткого молчания спросил Орешкин.
— Если им что-то не нравилось в моих ответах, они начинали меня бить. А ты шутишь.
— Ты чувствуешь боль?
— Да. Мне нельзя причинить вред, меня нельзя убить. Но боль я чувствую. И в эти мгновения мне так же плохо, как обычному человеку.
Она ответила ОЧЕНЬ спокойно, но Димка понял, что стояло за словами девушки. Годы унижений, насилия и страха. Бесчисленные годы непрекращающихся пыток, с помощью которых люди доказывали джинну, что они сильнее.
Орешкин криво улыбнулся:
— Ладно, оставим. Но если ты не умеешь строить дворцы, тогда какой в тебе прок?
В глазах Заремы сверкнули огоньки.
— Я умею воевать.
— И все?
— Разве этого мало?
* * *
— Мы потеряли троих; Исмаила…
— Не продолжай, — приказал Абдулла помощнику. — И так все понятно.
Он откинулся на спинку огромного кресла и замер, невидяще глядя перед собой. Только пальцы левой руки нервно ерзали по гладкой столешнице.
