Отужинав, мы обычно переходили на веранду (естественно, плотно закрытую) и там за рюмкой отличного ликера или коньяка играли в шахматы. Иногда к нам подходил коридорный, и тогда мы переставали играть, чтобы послушать его рассказы о «прекрасной Франции». Иногда мы садились в коляску, нас закутывали в одеяла и меха, и лошадка, цокая копытами, возила нас по темному городу. А однажды вечером, чтобы доставить удовольствие нашему приятелю-коридорному, мы побывали на мессе.
Более праздного и спокойного отдыха у меня в жизни не было. Меня удивило, что это не раздражает Мону.
— Я бы рехнулся, если бы мне сказали, что я проведу здесь остаток моих дней, — сказал я как-то.
— Канада — не Франция, — ответила Мона. — Здесь только кухня французская.
— И не Америка, — продолжил я. — Это ничейная земля. Надо бы отдать ее эскимосам.
К концу отдыха — а мы провели там десять дней — мне не терпелось вернуться к работе над романом.
— Ты скоро его закончишь? — спрашивала Мона.
— Оглянуться не успеешь, — отвечал я.
— Прекрасно! Тогда мы сможем уехать в Европу.
— Чем скорее — тем лучше, — говорил я.
Когда мы вернулись в Бруклин, деревья уже цвели. Здесь было на двадцать градусов теплее, чем в Квебеке. Миссис Сколски встретила нас приветливо.
— Мне вас не хватало, — сказала хозяйка, провожая нас до дверей. — Да, чуть не забыла, — вдруг спохватилась она. — Без вас заходил ваш друг — кажется, Макгрегор? — со своей знакомой. Похоже, он не поверил, когда я сказала, что вы уехали в Канаду. «Не может быть!» — воскликнул он и попросил разрешения зайти в ваш кабинет. Я не знала, что и ответить — так растерялась. По поведению вашего друга я поняла, что ему почему-то очень важно показать вашу комнату своей знакомой. «Не беспокойтесь, — сказал он, — я знаю Генри с детства». Пришлось уступить, но все время, что они провели в кабинете, я была там же. Ваш друг показал женщине гравюры на стенах и книги. Мне показалось, что он стремился произвести впечатление на свою знакомую. Потом сел за стол и сказал: «А вот здесь он пишет свои книги, правда, миссис Сколски?» И снова заговорил о вас — какой вы замечательный писатель, надежный друг и так далее. Я не знала, как себя вести, и в конце концов пригласила их на чай. Думаю, они провели здесь около двух часов. Ваш друг говорил интересные вещи…
— О чем, например? — спросил я.
— О многом. Но больше всего — о любви. Он без ума от своей спутницы.
— А она что-нибудь говорила?
— Ни слова не вымолвила. Показалась мне странной. Вряд ли такая женщина подходит ему.
— Хорошенькая?
— Смотря на чей вкус, — вежливо ответила хозяйка. — Но если уж говорить правду, то она довольно простенькая, можно сказать, даже некрасивая. И без огонька. Его выбор удивил меня. Что он в ней нашел? Разве он слепой?
— Просто дурак, каких мало, — сказала Мона.
— А на меня произвел неплохое впечатление.
— Миссис Сколски, пожалуйста, если он позвонит или еще раз зайдет, скажите, что нас нет дома, — попросила Мона. — Что угодно говорите, только не позволяйте ему войти. Этот зануда нас просто достал. Вот уж олух так олух.
Миссис Сколски вопросительно посмотрела на меня.
— Да, — согласился я, — она права. По правде сказать, портрет еще приукрашен. Макгрегор гораздо хуже. Он из тех людей, у которых ум ничему не служит. Быть адвокатом он еще может, но во всех других отношениях — существо одноклеточное.
Было видно, что миссис Сколски озадачена. Ее знакомые никогда так не отзывались о своих друзьях.
— А он так тепло о вас говорил, — сказала она.
— Это ничего не меняет. Он примитивный, бестолковый… Толстокожий — вот кто он.
— Что ж… если вы так думаете, мистер Миллер. — Хозяйка попятилась к лестнице.
— У меня больше нет друзей, — добил я ее. — Я их всех прикончил.
Миссис Сколски слова не могла вымолвить от изумления.
— Он не то хотел сказать, — поторопилась Мона.
— Не сомневаюсь, — обрадовалась миссис Сколски. — Он говорит страшные вещи.
— И тем не менее это правда. Я законченный индивидуалист, миссис Сколски.
— Я вам не верю. И мистер Эссен не поверил бы.
— Когда-нибудь поверит. Только не подумайте, что он мне не нравится. Вы меня понимаете?
— Нет, не понимаю, — сказала миссис Сколски.
— А я и сам не понимаю, — признался я с хохотом.
— Да в вас черт сидит! Вы согласны, миссис Миллер?
— Вполне возможно. Его не так легко понять.
— Мне кажется, я его понимаю, — добавила миссис Сколски. — Он просто стыдится того, что такой благородный, честный, искренний и так предан друзьям. — Она повернулась ко мне. — По правде говоря, мистер Миллер, вы самый доброжелательный человек из всех, кого я знаю. И что бы вы ни говорили о себе, я буду о вас думать то, что считаю нужным… Приходите ко мне ужинать, когда распакуете вещи, договорились?
— Видишь, — сказал я после ухода хозяйки, — как трудно людям принять правду.
— Любишь ты людей шокировать, Вэл. Надо и правду уметь преподносить.
— И все-таки есть в этом одна хорошая вещь: Макгрегора она больше к нам не подпустит.
— Да ты от него до конца своих дней не отделаешься, — сказала Мона.
— Вот будет смешно, если наткнемся на него в Париже!
— Замолчи, Вэл. Одна мысль об этом способна испортить путешествие.
— Он рвется в Париж, чтобы там трахнуть свою подружку. Здесь ему не позволяют даже руку на бедрышко положить…
— Давай забудем о них, Вэл, хорошо? Меня от них в дрожь бросает.
Но как их забудешь? Проговорили о Макгрегоре и Гвельде весь ужин. А ночью мне приснилось, как мы сталкиваемся с ними в Париже. В этом сне Гвельда выглядела как кокетка, вела себя соответственно, говорила по-французски, как парижанка, и своей похотливостью довела Макгрегора до отчаяния. «Мне нужна жена, а не шлюха! — жаловался он. — Направь ее на путь истинный, малыш!» Я повел ее к священнику на исповедь, но почему-то мы оказались в борделе, где Гвельда пользовалась таким успехом, что с ней некогда было перемолвиться словом. В конце концов она и священника затащила к себе наверх, но тут вмешалась мадам, хозяйка заведения, и выкинула ее на улицу совершенно голую — в одной руке полотенце, в другой — мыло.
До завершения работы над романом оставалось всего несколько недель. Папочка уже и издателя присмотрел, своего старого дружка. По словам Моны, он собирался, если не найдет законного издателя, выпустить книгу сам. У мошенника в последнее время было отличное настроение: он заключил на бирже выгодные сделки и даже грозился тоже поехать в Европу. Разумеется, с Моной. («Не волнуйся, Вэл, когда придет время, я просто слиняю». — «А как же деньги, которые тебе должны перевести в банк?» — «И это тоже улажу, не бери в голову».)
