Я терпел сколько мог, потом не выдержал, подозвал официанта и попросил счет. «Не хотите еще по рюмочке?» — спросил декоратор. Сославшись на усталость, я сказал, что пойду домой. Неожиданно он вернулся к интересующей меня теме. «Кстати, о Париже, — начал он, — может, зайдем ко мне и все обговорим? Возможно, мне удастся помочь вам». Я понимал, что у него на уме, и сердце мое екнуло. Меня обдало холодом. Но потом я подумал: «Какого черта! Что Он может сделать против моей воли? Заговорю его до смерти, и он выложит денежки».
Но я ошибся. Как только он разложил предо мной коллекцию порнографических фотографий, я понял, что охота началась. Снимки были те еще. Японские… Демонстрируя их поочередно, декоратор положил руку мне на колено. Иногда он задерживал мое внимание на одном из них и плотоядно спрашивал: «Как вам вот этот?» Глядя на меня масленым взглядом, он потихоньку продвигал руку все выше. Наконец я не выдержал и оттолкнул его. «Мне пора», — заявил я. Он тут же стал другим человеком. Вид у него был расстроенный. «Зачем вам ехать на другой конец города? — сказал он. — Можете остаться здесь. Спать со мной вовсе не обязательно — если вас это беспокоит. В соседней комнате есть раскладушка». Он полез в шкаф и вытащил для меня пижаму. Я не знал, что думать — говорит он правду или?… И потому колебался. «Ну что ж, — сказал я себе, — в худшем случае проведу бессонную ночь».
— Вам ведь не завтра в Париж ехать? — спросил он. — На вашем месте я бы не падал духом.
Эту двусмысленную реплику я пропустил мимо ушей.
— Где раскладушка? — спросил я. — Потом поговорим.
Оставшись один, я выключил свет, но держался настороже, опасаясь, как бы декоратор не принялся за свое. Но он не появился. Возможно, потерял ко мне интерес, а может быть, решил, что надо проявить выдержку. Но я так и не сомкнул глаз. Проворочавшись до утра, поднялся и тихо оделся. Влезая в брюки, заметил томик «Улисса». Я раскрыл его и сел у окна. Мне попался монолог Молли Блум. Меня так и подмывало уйти, прихватив с собой книгу. Но тут лучшая мысль осенила меня. На цыпочках я прошел в коридор, где стоял платяной шкаф, осторожно открыл его и стал шарить по карманам, потом полез в бумажник. Нашел всего семь долларов и мелочь. Забрал их себе и быстренько смылся…
— И больше его не видел?
— Нет. В тот ресторан я ни ногой.
— А если бы он дал тебе деньги, как бы ты тогда…
— Понимаю тебя. Мне трудно ответить на этот вопрос. Я сам его часто себе задавал. Нет, даже ради тебя я не пошел бы на это. Женщине такие вещи даются легче.
Мона начала смеяться. Она смеялась и смеялась, не в силах остановиться.
— Что тебя рассмешило? — спросил я.
— Ты! — выкрикнула она. — Как это по-мужски!
— О чем ты? Мне что, надо было уступить?
— Я этого не говорила, Вэл. Просто у тебя типично мужские реакции.
Неожиданно мне вспомнились Стася и ее дикие выходки.
— Ты мне ничего не рассказала про Стасю, — сказал я. — Что с ней? Ты из-за нее пропустила пароход?
— Как тебе в голову могла прийти такая мысль? Я ведь говорила, почему так случилось, разве не помнишь?
— Да, правда, говорила. Я, верно, слушал краем уха. И все-таки странно, что от нее нет весточки. Где она может быть?
— Думаю, в Африке.
— В Африке?
— Да. Последнее письмо было из Алжира.
— Гм.
— Видишь ли, Вэл, я обещала Ролану, тому мужчине, что сопровождал меня в Вену, что поеду с ним на одном пароходе. Я согласилась на это с тем условием, что он пошлет Стасе деньги на обратную дорогу. Но он их так и не послал. Я узнала об этом в последний момент. У меня не было денег, чтобы послать тебе вторую телеграмму — о задержке. Но с Роланом я не поехала. Заставила его вернуться в Париж. Он дал мне клятву, что разыщет Стасю и доставит ее домой в целости и сохранности. Вот и вся история.
— И похоже, не сдержал клятву.
— Да. Он слабый, порочный человек, ему только до себя дело. Бросил Стасю с австрийцем в пустыне, как только начались трудности. Оставил без гроша. Когда я обо всем узнала, то чуть его не убила.
— Больше тебе ничего не известно?
— Ничего. Может, ее и на свете уж нет.
Я встал за сигаретами. Пачка лежала на раскрытой книге, которую я читал с утра.
— Вот послушай, — сказал я и зачитал вслух отмеченные мной слова: — «Цель литературы — помочь человеку узнать себя, укрепить веру в свои силы и поддержать его стремление к истине…»
— Иди сюда, — попросила Мона. — Мне хочется слушать тебя, а не кого-то другого.
— Да здравствуют Карамазовы!
— Хватит, Вэл! Давай еще поговорим. Ну пожалуйста.
— Ладно. Давай поговорим о Вене. Навестила своего дядю? Ты ведь ни словом о Вене не обмолвилась. Понимаю, что это довольно щекотливая тема… Ролан и все такое. Но все же…
По словам Моны, в Вене они пробыли недолго: к родственникам без подарков и денег она заходить не хотела. А Ролан не тот человек, который станет тратиться на ее бедных родственников. Впрочем, когда им встречались на пути нищенствующие художники, ей удавалось выставить его на изрядные суммы.
— Прекрасно, — отозвался я. — А удалось тебе познакомиться с кем-нибудь из знаменитостей? С Пикассо, например, или с Матиссом?
— Первый, кого я узнала в Париже, — ответила Мона, — был скульптор Цадкин.
— Да что ты?
— Потом я познакомилась с Эдгаром Варезом.
— А это кто?
— Композитор. Чудесный человек. Ты был бы от него в восторге.
— Были еще подобные знакомства?
— Встречалась с Марселем Дюшаном. Тебе что-нибудь говорит это имя?
— Представь себе, да. И как он — как человек?
— Один из самых воспитанных людей, каких только встречала, — быстро ответила она.
— Сильно сказано.
— Но это правда, Вэл.
Мона увлеклась и стала рассказывать об остальных знаменитостях, которых встречала в Париже, ни о ком из них я никогда не слышал… Ганс Райхел, Тихануи, Миконзе — все художники. Я запомнил название гостиницы в Вене, где она останавливалась: «Мюллер». Буду в Вене, загляну туда, попрошу регистрационную книгу и узнаю, под каким именем она записалась.
— А на могиле Наполеона была?
— Нет, но посетила Мальмезон. Могла увидеть казнь, но не удалось.
— Не много потеряла.
Какая жалость, думал я, слушая ее бессвязные, отрывочные воспоминания о парижской жизни, что такие разговоры происходят у нас редко. Мне особенно был по сердцу прихотливый, калейдоскопический характер подобных бесед. Часто, в паузах, я мысленно произносил ответные реплики, которые резко расходились с теми, что говорил в действительности. Дополнительный шарм таким разговорам придавали сама атмосфера нашего жилища, разбросанные книги, жужжание залетевшей мухи, грациозный изгиб тела Моны, тепло и уют дивана. Не хотелось ничего выяснять, утверждать или защищать. Мысли крутились, как щепки в быстром ручейке. Россия, неужели дорога все еще дымится под твоими колесами? И мосты трещат при переправе? Ответы? Что толку в ответах? А, кони! Какие еще кони? И какой смысл загонять себя до пены у рта?
