Подобная реплика была только началом. Пэдди хотелось потрепаться.
— А помнишь того старика, что жил в твоем квартале… как его звали? Мартин. Да, именно так. Еще вечно таскал хорьков в карманах пиджака. Помнишь? Между прочим, эти чертовы хорьки озолотили сукина сына. С их помощью он изгнал крыс из лучших нью-йоркских отелей. Вот, представь, такой бизнес! Сам я не выношу этих тварей… маленькие злобные чудовища. Странный был тип. А как лихо пил! Так и вижу его — бредет, пошатываясь, по улице… а чертовы хорьки пялятся на прохожих из карманов. Говоришь, теперь не пьет? Верится с трудом. Помню, просаживал деньги как последний забулдыга — в том самом баре, о котором я только что тебе говорил.
Самым неожиданным образом Пэдди мог вдруг перевести разговор на отца Флэнегана — а может, Кэлехана? — точно не помню. Словом, на священника, который каждую субботу надирался до положения риз. Это надо было видеть! Приставал к мальчикам из церковного хора. А ведь мог иметь любую женщину — так был хорош собой и по-своему обаятелен.
— Когда я шел к нему на исповедь, то трясся, как последний сукин сын, и боялся, как бы мне не опозориться и не наложить в штаны, — говорил Пэдди. — Он все грехи знал, этот ублюдок. — Произнеся бранное слово, Пэдди поспешно крестился. — И требовал, чтобы ему выкладывали все до последнего… даже сколько раз на неделе дрочил. Самое гнусное заключалось в том, что он нагло пердел при тебе. Но если уж ты попадал в беду, то именно он помогал. Никогда не отказывал. Да, в наших местах жили неплохие ребята. Многие сидят, бедолаги.
Прошел месяц, и за все это время я получил от Моны только два коротких письмеца. Она сообщала, что живут они в гостинице «Принцесс», очень чистенькой и недорогой. Мне бы она тоже понравилась! Успели уже познакомиться кое с кем из американцев, в основном с бедными художниками. Вскоре собираются покинуть Париж и поездить по провинции. Стася мечтает посетить юг Франции, где зеленеют виноградники и оливковые рощицы и все еще существует бой быков и прочая экзотика. Да, вот еще… У них появился новый знакомый писатель, чокнутый австриец, он без ума от Стаси. Считает ее гением.
— Как они там поживают? — регулярно интересовались родные.
— У них все хорошо, — отвечал я.
Однажды я объявил, что Стася получила стипендию от Института изящных искусств. На какое-то время они примолкли.
А я тем временем все больше сближался с садовником. Общество этого человека было как глоток свежего воздуха. В его мире отсутствовали борьба за существование, споры и стычки, он имел дело только с погодой, землей, букашками и генами. Под его руками все расцветало. Он жил в мире красоты и гармонии, там царили покой и порядок. Я завидовал ему. Как, должно быть, благотворно отдавать все свое время и энергию цветам и деревьям! Не знать зависти, соперничества, подсиживания, обмана и лжи! С равным тщанием заботиться и об анютиных глазках, и о рододендронах, уделять сирени не меньшее внимание, чем розам. Некоторые слабые от природы растения требуют особого присмотра, другие процветают в любых условиях. Мне было интересно все — наблюдать за особенностями почвы, узнавать об удобрениях и прививках. Неисчерпаемая область знания! Взять, к примеру, роль насекомых или чудо опыления, неустанный труд червя, благо и зло, идущие от воды, разные сроки вегетации, почковую мутацию, сорняки и садовых вредителей, борьбу за существование, нашествие саранчи и кузнечиков, божественный труд пчел…
А царство человека, где старался преуспеть Тони? Какой контраст! Вместо цветов — политики, вместо красоты — хитрость и обман. Бедняга Тони, он так старался остаться чистым в этой помойке. Дурачил себя мыслью, что деятельностью на общественном поприще можно принести пользу стране. Будучи по природе верным, справедливым, честным и терпимым человеком, он страдал от цинизма своих дружков. И думал, что, став сенатором, губернатором или еще какой-нибудь «шишкой», сумеет изменить положение вещей. Он так искренне в это верил, что было грешно над ним смеяться. Ему и так приходилось нелегко. Хотя сам Тони не делал ничего против совести, ему приходилось закрывать глаза на многое, что вызывало у него отвращение. Он также вынужден был сорить деньгами. И все же, несмотря на огромные долги, сумел выкупить и подарить родителям дом, в котором те жили. Не говоря уже о том, что оплатил учебу в колледже двум младшим братьям. Как-то он проговорился: «Знаешь, Генри, а ведь я не смог бы жениться, даже если б захотел. Жена мне не по средствам».
Однажды, рассказывая о тяготах своей повседневной жизни, Тони сказал:
— Лучшие деньки я провел на посту президента атлетического клуба. Не забыл еще то время? Никакой политики. А помнишь, как я бежал марафонскую дистанцию и меня забрали в больницу? Да, тогда я был на высоте. — Он взглянул на свое изрядное пузцо. — А теперь вот брюхо отрастил — все оттого, что засиживаюсь с ребятами по вечерам. Ты, наверное, задумывался, почему это я каждый день прихожу поздно на работу? Знай, я никогда не ложусь раньше трех-четырех утра. И вечно мучаюсь похмельем. Боже правый, если б родители знали, чем мне приходится заниматься, чтобы выбиться в люди, они бы отреклись от меня. Вот что значит быть сыном иммигранта! Грязным итальяшкой! Все время приходится доказывать, что ты на что-то годишься. Здорово, что у тебя нет честолюбия! Тебе крупно повезло. Ты ведь всего лишь хочешь стать писателем, так? Значит, тебе не придется жить по уши в дерьме.
Знаешь, Генри, дружище, иногда меня охватывает отчаяние. Предположим, стану я даже президентом… Ну и что? Думаешь, смогу все изменить? Честно говоря, верится с трудом. Ты даже представить себе не можешь, как тут все переплетено. Нравится тебе или нет, нужно ладить со всеми. Будь ты хоть Линкольном! А я простой сицилийский парень, который, если повезет, когда-нибудь может оказаться в конгрессе. Но у меня есть свои мечты. В нашем деле только и остается — мечтать.
А тот атлетический клуб… Вот когда у меня была настоящая популярность. Я был героем района. Сын сапожника, поднявшийся из самых низов. Когда я вставал, чтобы произнести речь, все замолкали.
Тони замолчал и поднес огонь к погасшей сигаре. Затянулся, скривился от отвращения и выбросил ее.
— Теперь все иначе. Я — винтик огромной машины. Сам по себе ничего не определяю. Жду счастливого случая и с каждым днем увязаю все глубже. Будь у тебя мои проблемы, ты бы уже поседел. Невозможно представить, как трудно хоть как-то сохранить себя в этой среде и не поддаться искушениям. Один ложный шаг — и ты попался. Каждый рад знать, что у другого рыльце в пушку. Думаю, именно это и держит их вместе. Ну и мерзавцы! Хорошо, что я никогда не стану судьей, а то влепил бы всем этим засранцам за милую душу! До меня не доходит, как страна может процветать на лжи и коррупции. Должно быть, кто-то наверху молится за нас…
Внезапно он смолк.
— Забудь все, о чем я тут болтал, — сказал он. — Мне просто надо выпустить пар. Впрочем, теперь ты знаешь, что жизнь у меня не сахар.
Тони встал и потянулся за шляпой.
— Кстати, как ты? Деньги нужны? Не стесняйся, говори как есть. Даже если баксы требуются твоей жене. Как она там? Все еще в веселом Париже?
