Пора было прекращать работу. Лотту пришлось уложить в постель и позаботиться о холодном компрессе на голову. У Карена глаз был залеплен здоровенным куском пластыря. Но он не проронил ни единого слова жалобы.
- Боюсь, сегодня тебе снова придется заняться обедом, - сказал он Моне. Мне показалось, что в его голос закралась нотка скрытого удовольствия. Мы с Моной с трудом сдерживали ликование. Для приличия мы выждали минуту, прежде чем приступить к обсуждению меню.
- Готовь что хочешь, - сказал Карен.
- Как насчет отбивных из молодого барашка, - предложил я, - с фасолью, лапшой и, быть может, еще с артишоками?
Карен считал, что это будет замечательно.
- А ты не возражаешь? - обратился он к Моне.
- Ничуть, - ответила она. - С радостью приготовлю. Потом, словно это только что пришло ей в голову, добавила: - Кажется, вчера мы привезли рислинг? Думаю, бутылочка рислинга к отбивным это совсем неплохо.
- Да, это то, что надо, поддержал ее Карен.
Я принял душ и облачился в пижаму. Предвкушение еще одного превосходного обеда придало мне новые силы. Я готов был даже поработать с диктофоном, чтобы показать свою признательность.
Тебе бы лучше отдохнуть, - сказал Карен. Завтра помучаешься, все мышцы будут болеть.
- Может быть, те таблицы? Ш предложил я. - У меня руки чешутся сделать что-нибудь полезное. Очень жаль, что я был так чертовски неловок.
- Брось! Ты целый день вкалывал, а теперь расслабься, пока обед готовится.
- Ну раз ты настаиваешь, так тому и быть.
Я открыл бутылку пива и плюхнулся в мягкое кресло. Вот так мы жили au bord de la mer. Бесконечная песчаная коса и накатывающийся шум прибоя, который всю ночь гремел в ушах грандиозной токкатой. Время от времени песчаные бури. Песок проникал во все щели, даже сквозь закрытые окна. Мы все были хорошими пловцами и взлетали вверх, и скользили стремительно вниз на мощных волнах прибоя, словно выдры. Карен, норовивший всегда все усовершенствовать, приспособил к делу надувной матрац. После сиесты, которую он проводил, покачиваясь над морскою бездной, он уплывал на милю или две от берега, чем изрядно пугал всех нас.
По вечерам он садился за какую-нибудь игру. Он играл с дьявольской серьезностью, не важно, был то пинокль, крибидж, шашки, казино, вист, домино, юкер или триктрак. Уверен, что на свете не существовало такой игры, в которой он не разбирался. Часть его общего образования, понимаете ли. Всесторонняя личность. Он мог играть в «классики» или «блошки» с одинаковым яростным рвением и ловкостью. Как-то, когда мы с ним оказались в соседнем городке, я предложил заглянуть в бильярдную и сыграть партию. Он спросил, не желаю ли я начать первым. Я, не подумав, ответил: «Да нет, начинай ты». Он и начал. И четыре раза подряд не оставил на столе ни единого шара, прежде чем у меня появился шанс воспользоваться кием. Когда наконец пришел мой черед, я предложил отправиться домой. «В следующий раз начинай ты», - сказал он, намекая на то, что мой первый удар станет и последним. Ему никогда не приходило в голову, что, если он такой мастак играть в бильярд, недурно было бы иногда и промазать, чтобы играть было интереснее. Играть с ним в пинг-понг было бессмысленно: один Билл Тилден мог бы принять его подачу. Единственное, в чем у меня был какой-то шанс сыграть с ним на равных, - это кости, но я не любил бросать кости, мне это было скучно.
Как-то вечером, после того как мы с ним обсудили несколько книг по оккультизму, я напомнил ему, как однажды мы с ним прокатились по Гудзону на экскурсионном пароходике. «А помнишь, как мы устроили спиритический сеанс и крутили столик?» Его лицо осветилось радостью. Конечно же, он помнил. Он с удовольствием повторит сеанс сейчас, если я не против. Некое подобие планшетки он соорудит.
Мы просидели до двух часов ночи, вертя проклятую магическую планшетку. Судя по тому, сколько времени мы на это убили, у нас было множество контактов с астральным миром. Я, как водится, вызывал оригиналов вроде Якоба Бёме, Сведенборга, Парацельса, Нострадамуса, Клода Сен-Мартена, Игнатия Лойолы, маркиза де Сада и прочих в том же роде. Карен помечал, какие ответы мы получали, и сказал, что утром запишет их на диктофон. Зарегистрирует под индексом 1.352-Cz 240. (18) как сведения, полученные от духов потустороннего мира во время спиритического сеанса вечером такого-то дня в районе Рокавей. Несколько недель спустя я расшифровал эту ленту. Я уже позабыл о самом сеансе. Неожиданно для себя я услышал эти безумные послания небес, озвученные серьезным голосом Карена: «Аппетит хороший. Время тянется мучительно. Завтра отклонения в сердечной деятельности. Парацельс». Я затрясся от смеха. Этот идиот записал-таки всю ту галиматью! Мне было интересно знать, какого еще добра он накопил под этим индексом. Сперва я заглянул в картотеку.
Там было по меньшей мере полсотни перекрестных ссылок - каждая последующая безумнее предыдущей. Я вытащил все папки и ящики, набитые бумагами. Его писульки представляли собой неразборчивые каракули, торопливо на-царапанные на каких-то клочках, чаще всего бумажных салфеток, промокашек, меню, этикеток. Иногда это была всего лишь фраза, которую обронил кто-нибудь из его приятелей в разговоре в поезде подземки, иногда зачаточная мысль, промелькнувшая у него в голове, когда он сидел в сортире. Иногда это была страница, выдранная из книги, ее название, автор и издательство непременно записаны, как и день, когда он наткнулся на эту книгу. Тут была и библиография по крайней мере на дюжине языков, включая китайский и персидский.
Меня ужасно заинтересовала одна странная карта; я хотел как-нибудь порасспросить его о ней, но так и не собрался. Насколько я мог судить, это была карта одной из областей Лимба, первого круга ада, составленная по описанию медиума во время спиритического сеанса. Она походила на топографическую карту дурного сна. Названия мест были написаны на языке, который вряд ли кто мог понять. Но Карен приложил их приблизительный перевод на отдельных листочках. «Примечания» гласили: «Нижеследующий перевод названий в четверичном декане Дева-чана предложен Де Квинси через мадам Икс. Говорят, Колридж перед смертью подтвердил их подлинность, но бумаги, в которых приведены его доказательства, в настоящее время утеряны». Единственное, что было известно об этой сумеречной области потустороннего мира, - это то, что в ее пределах собирались, вероятно воображаемо, тени столь разных и интересных личностей, как Пифагор, Гераклит, Лонгин, Вергилий, Гермес Трисмегист, Аполлоний Тианский, Монтесума, Ксенофонт, Ян ван Рейсбрюк, Николай Кузанский, Майстер Экхарт, св. Бернард Клервоский, Ашока Великий, св. Франциск Сальский, Фенелон, Чжуан-Цзы, Нострадамус, Саладин, Папесса Иоанна, св. Винсент де Поль, Парацельс, Малатеста, Ориген, а также кружок женщин-святых. Возникал вопрос: что объединяло это собрание душ? Что они обсуждали на таинственном языке мертвых? Может, великие проблемы, которые мучили их в земной жизни, были наконец разрешены? Хотелось знать, может, в общении между собой они достигли божественной гармонии? Воители, святые, мистики, мудрецы, маги, мученики, короли, чудотворцы… Какое собрание! Можно отдать все на свете за то, чтобы лишь день один провести с ними! Но по какой-то мистической причине я так и не спросил Карена о карте. Впрочем, я вообще мало разговаривал с ним о том, что прямо не касалось нашей работы, во-первых, потому, что он сам этого никогда не делал; во-вторых, потому, что затронуть даже пустячный вопрос значило дать ему повод к нескончаемым разглагольствованиям; в-третьих, меня просто приводила в ужас его необъятная, по всей видимости, эрудиция. Я довольствовался тем, что листал книги в его богатейшей библиотеке. Он, без сомнения, свободно читал на греческом, латинском, древнееврейском и санскрите, бегло - на дюжине живых языков, включая русский, турецкий и арабский. Одних названий книг в его библиотеке было достаточно, чтобы у меня закружилась голова. Поражало, однако, то, что его невероятная эрудиция почти никак не проявлялась в наших с ним ежедневных разговорах. Порой у меня возникало такое чувство, что он считает меня полным невеждой. А то он вдруг ставил, приводя меня в замешательство, такие вопросы, на которые смог бы ответить разве что Фома Аквинекий. Порой он производил впечатление чрезмерно развитого ребенка. Он был почти начисто лишен чувства юмора и воображения. Внешне это был образцовый муж, который всегда готов потакать прихотям жены, всегда рад услужить ей, всегда заботлив и надежен, а временами в хорошем смысле галантен. Я постоянно спрашивал себя, каково быть замужем за этой живой счетной машиной. В случае Карена все происходило по расписанию. Совокупление, несомненно, тоже. Может быть, в его картотеке хранилась тайная карточка, напоминавшая, в какие дни должно совокупляться, с заметками о результатах- духовных, моральных, ментальных и физиологических.
