Все прошло как по писаному. Старуха не появилась. Я нес один чемодан, Стенли - другой, Мона тащила машинку. За углом нас ждали веселые и возбужденные дети, мы поймали такси и покатили к Стенли домой.
Я полагал, что его жена не придет в восторг, узнав, что наделали в чужом доме ее дети. Но нет, она сочла нашу оргию разрушения забавной выходкой, не больше того. Что до детей, то ее порадовало, что юное поколение так позабавилось. Единственное, на что она пожаловалась, так это на их перепачканную одежду. Нас ждала обильная трапеза - холодное мясо, болонская колбаса, сыр, пиво и крекеры. Вспоминая утренние подвиги, мы хохотали до колик.
- Видишь, на что способны поляки, - сказал Стенли. - Когда дело доходит до разрушения, удержу не знают. В глубине души все поляки звери, пожалуй, они похуже русских. Когда убивают, хохочут, когда пытают, заходятся в истерике от веселья. Вот тебе юмор по-польски.
- А когда впадают в сентиментальность, - добавил я, - отдают ближнему последнюю рубашку. Или матрац с постели.
Хорошо, что на дворе было лето, ибо накрывались мы только простыней да зимним пальто Стенли. Квартира, к счастью, оказалась хоть бедной, но чистой. В доме не было пары одинаковых тарелок; ножи, вилки, ложки - все разнокалиберное и собранное чуть ли не на свалке. Всего у них было три комнаты, все смежные и темные - типичная квартира железнодорожников. Ни горячей воды, ни ванной, ни даже душа. Мы мылись по очереди в кухне у раковины. Мона предложила помогать при готовке, но Софи и слышать об этом не пожелала. Все, что нам разрешили делать, - это каждый день сворачивать наш матрац и подметать полы. Еще время от времени мы мыли посуду. Совсем неплохо для временного-то пристанища. Правда, район был убогий, трущобы, всего за несколько домов от нас проходила надземка. Самое неудобное - Стенли спал днем. Хотя спал он всего часов пять. И я заметил, как мало он ел. Единственным, без чего он не мог обходиться, были сигареты. Он сворачивал их сам - по привычке, сложившейся еще со времен службы в форте Оглторп.
Стенли не мог нас снабдить только одним - деньгами. Каждый день жена выдавала ему десять центов - на проезд до работы. Уходя, он брал с собой пару завернутых в газету сандвичей. Начиная со вторника все покупалось в кредит. Невесело, но Стенли жил так годами. И не думаю, что ждал перемен к лучшему. Пока изо дня в день было что есть, пока дети накормлены и одеты…
Мы с Моной, расходясь каждый по своим делам, исчезали из дома примерно к полудню и возвращались к ужину. Мы создавали впечатление, что шастаем по городу в поисках работы. Мона раздобывала немного денег, благодаря которым мы перебивались со дня на день, а я бесцельно бродил по улицам, заглядывая в библиотеки или музеи или, когда мог себе это позволить, ходил в кино. Ни малейшего желания искать работу ни у нее, ни у меня не было. Мы даже об этом не говорили.
Поначалу, увидев Мону, что ни день возвращавшуюся с подарками для детей, хозяева радовались. Мона взяла за правило не приходить домой с пустыми руками. Помимо обычной еды, в которой мы остро нуждались, она нередко приносила деликатесы, которых Стенли с женой никогда в жизни не пробовали. Детям неизменно доставались леденцы или пирожные. И они ждали Мону каждый вечер, околачиваясь у входной двери. Какое-то время все это было довольно весело. Множество сигарет, замечательные пирожные и пироги, все сорта еврейского и русского хлеба, банки с маринованными огурцами, сардинами, тунцом, оливками, майонезом, копчеными устрицами, копченая лососина, икра, сельдь, ананасы, земляника, крабы, русская шарлотка и бог знает что еще. Мона говорила, что все это - дары ее друзей. Она не смела признать, что, транжиря деньги, все это покупает. Софи, само собой, обалдевала. Украшавшего ныне ее буфет набора продуктов она не видела никогда. И совершенно очевидно, на такой диете она могла сидеть до бесконечности. Дети, естественно, тоже.
Но только не Стенли. Он смотрел на все с точки зрения свыкшегося с нуждой человека. Что они станут делать, когда мы съедем? Мы баловали их детей. И жена будет ждать чудес, творить которые он не в силах. Стенли возненавидел нашу привычку к роскоши. Однажды он открыл буфет, вынул из него несколько банок с деликатесами и сказал, что обменяет их на деньги. Нужно оплатить давно просроченные счета за газ. На следующий день он отвел меня в сторону и без обиняков потребовал, чтобы моя жена не приносила больше детям леденцов и пирожных. Он становился все угрюмее и угрюмее. Возможно, его изматывал беспокойный дневной сон на голых пружинах. Или он подозревал, что не так уж рьяно мы ищем себе работу.
Ситуация складывалась поистине гамсуновская, но Стенли был не в настроении, чтобы оценить ее по достоинству. За столом мы едва разговаривали. Дети вели себя как запуганные. Софи открывала рот только с дозволения ее повелителя и господина. Денег теперь не хватало даже на проезд до работы. А наличные всегда выкладывала Мона. Изо дня в день я ждал, что меня напрямую спросят, откуда у нее деньги. Софи, конечно, вопросов не задавала. Мона ее зачаровала. Софи не сводила с нее глаз, следуя взглядом за каждым ее движением, каждым жестом. К Моне она относилась как к земному воплощению некоей богини.
Ночами, лежа без сна, я спрашивал себя, как бы реагировала Софи, случись ей хотя бы в течение дня проследовать непривычными путями Моны? Например, того дня, когда Мона встречается с одноногим ветераном из Уихокена. Ротермель так его зовут - будет, конечно, пьян, как обычно. Он будет ждать ее в задней комнате пивного бара, примостившегося на одной из мрачных боковых улочек, которыми славится Уихокен. Он уже наклюкался и бормочет какую-то невнятицу. При виде входящей Моны он поднимается со стула и намерен отвесить ей церемонный поклон, но ему мешает протез. Он дрожит от волнения и сознания собственной беспомощности, как большая птица, попавшая лапой в силки. Проливает пиво и матерится, грязным платком стряхивая жидкость с жилета.
- На этот раз ты опоздала всего на два часа» - ворчит он. - Сколько?- И он лезет в нагрудный карман за своим толстым бумажником.
Мона, со своей стороны - эту сцену они разыгрывают неоднократно, - притворяется оскорбленной:
- Убери свой бумажник! Ты считаешь, я прихожу лишь за этим?
Он: Убей меня Бог, а еще за чем же! Не из-за меня же!
Дуэт начался. Они репетировали его уже сотни раз.
Он: Ну, какую историю ты придумала сегодня? Можешь считать меня идиотом, но ты делаешь это классно!
Она: А тебе непременно нужна причина? Когда ты научишься доверять другим?
Он: Хороший вопрос. Если согласишься как-нибудь посидеть лишние полчаса, может быть, я отвечу. Сколько у тебя времени?
Он (смотрит на часы): Сейчас без четверти три.
Она: Ты же знаешь, я должна вернуться к шести.
Он: Твоя мать все еще болеет?
Она: А ты как думаешь? Произошло чудо?
Он: Я думал, на этот раз твой отец слег.
Она: О, прекрати! Ты опять напился.
Он: К счастью для тебя. Иначе я мог бы забыть дома бумажник. Так сколько? Давай с этим покончим, а потом немного поговорим! Говорить с тобой - что в университете учиться.
