Мы непринужденно болтали, прислушиваясь к гулу зала и умеренно выпивая. Как видно, он уже дал понять Моне, что с колонкой ничего не вышло. Все хвалили ее работу, но главный босс - не знаю уж, кого он назвал, - заключил, что такое - не для газет Херста.
- А как насчет самого Херста? - вызвался я. - Что он сам думает?
Кромвель объяснил, что решение некоторых вопросов Херст доверяет своим подчиненным. Процесс принятия решений в его газетном синдикате вообще очень сложен. Но вполне может случиться, что вскоре подвернется что-нибудь еще, даже более обещающее. Он сообщит, как только вернется из Вашингтона.
Я, конечно, мог расценить его слова лишь как дань вежливости, ибо теперь знал точно, что Кромвеля не будет в Вашингтоне по крайней мере месяца два, а что самое большее через семь или восемь дней он окажется в Бухаресте, где будет без труда изъясняться на языке, на котором говорят в этой стране.
- Херста я, может быть, увижу, когда буду в Калифорнии в следующем месяце, - сказал он не моргнув глазом. - Мне предстоит туда деловая поездка. - Кстати, - добавил он с таким видом, словно па мысль только что пришла ему в голову, - ваш друг доктор Кронский довольно странная личность… Я имею в виду-для хирурга.
- В каком смысле странная? - спросил я.
- Ну, не знаю… Он больше похож на ростовщика или кого-нибудь в этом роде. Или он просто притворялся забавы ради?
- А, вы имеете в виду все эти его истории? Ну, он всегда их плетет, когда выпьет. А так в целом он человек замечательный. И превосходный хирург.
- Надо заглянуть к нему, когда я вернусь, - сказал Кромвель, - у моего мальчика косолапость. Может, доктор Кронский подскажет нам курс лечения?
- Несомненно, - сказал я, упустив из виду, что и я был аттестован как хирург.
Словно угадав, что я заметил свою промашку, и из чистой игривости Кромвель добавил:
- Может, вы сможете просветить меня на этот счет, доктор Маркс? Или это не ваша специализация?
- И в самом деле не моя, - согласился я, - хотя кое-что я подсказать все же могу. У нас было несколько случаев успешного лечения. Все зависит от целого ряда факторов. Понимаете ли, это не так просто объяснить…
Он широко улыбнулся:
- Понимаю. Но хорошо уже то, что надежда есть.
- Надежда, вы знаете, умирает последней, - с теплотой в голосе отвечал я. - Например, в Бухаресте, насколько я знаю, сейчас практикует хирург, вылечивающий эту болезнь в девяноста из ста случаев. Он разработал какую-то особенную методику, нам пока неизвестную. Кажется, что-то связанное с электричеством.
- В Бухаресте, вы говорите? Далеко.
- Да, далеко, - согласился я с ним.
- Может, возьмем еще бутылочку рейнского? - предложил Кромвель.
- Если вы настаиваете, - ответил я. - Я выпью капельку, а потом мне надо идти.
- Не уходите! - попросил он. - Мне нравится беседовать с вами. Знаете, на меня вы производите впечатление более литератора, чем хирурга.
- В свое время я немного писал. Но уже очень давно. У нас, медиков, не остается времени для литературных занятий.
- Точно как в банковском деле, правда? - сказал Кромвель.
- Правда, -И мы добродушно улыбнулись друг Другу.
- А ведь было немало врачей, писавших книги, не правда ли? - сказал Кромвель. - Я имею в виду не просто книги, а романы, пьесы и все такое.
- Конечно, - сказал я, - их много. Шницлер, Манн, Сомерсет Моэм…
- И не забудьте Эли Фора, - заметил Кромвель. - Мона мне много о нем рассказывала. Он ведь написал историю искусства или что-то похожее?… - Он взглянул на Мону за подтверждением. - Я, естественно, его книг не видел. И вообще не могу отличить хорошую картину от плохой.
- А я в этом не уверен, - возразил я. - Думаю, подделку вы распознаете при первом же взгляде.
- Откуда вы это взяли?
- Интуиция. Вы быстро улавливаете все фальшивое.
- Вы наделяете меня слишком большой проницательностью, доктор Маркс. Конечно, в нашем деле как-то привыкаешь, что тебе в любой момент могут всучить фальшивые деньги. Но это в общем-то не по моей части. У нас этим занимаются специалисты.
- Естественно, - сказал я. - Но если говорить серьезно, Мона и в самом деле права.;, почитать Эли Фора стоит. Представляете себе человека, написавшего в свободное от работы время монументальную «Историю искусства»! Он писал ее, делая пометки на своих манжетах, когда посещал пациентов. И еще время от времени летал в отдаленные края вроде Юкатана, Сиама или острова Пасхи. Соседи понятия не имели о его путешествиях. Внешне он вел жизнь вполне заурядную. Был отличным врачом. Но подлинной его страстью было искусство. Я и в самом деле искренне им восхищаюсь.
- Вы говорите о нем, как Мона, - заметил Кромвель, - вы, утверждающий, что для увлечений у вас нет времени?
И тут свое слово вставила Мона. Конечно, Гарри - человек очень разносторонний, он находит время на все. Например, можно ли заподозрить, что доктор Маркс помимо всего прочего еще и незаурядный музыкант, прекрасный шахматист, коллекционер марок…
Ничего подобного! Кромвель подозревает, что я способен на многое, о чем из скромности просто умалчиваю. Одно для него ясно: я - человек с ярким воображением. В тот вечер, добавил наш собеседник, он не случайно обратил внимание на мои руки. На его скромный взгляд, они демонстрируют нечто большее, нежели просто умение владеть скальпелем.
По-своему истолковывая его замечание, Мона тут же спросила, не умеет ли он гадать по руке.
- Нет, вовсе нет, - ответил Кромвель, слегка обескураженный. - Но разумеется, могу отличить по руке преступника от мясника и скрипача от аптекаря. Да, собственно говоря, это доступно почти каждому. И для этого не требуется умения читать по линиям руки.
Услышав такое, я заторопился отчаливать.
- Оставайтесь! - просил Кромвель.
- Нет, я в самом деле должен идти, - сказал я, пожимая ему руку.
- Надеюсь, мы скоро встретимся снова, - сказал Кромвель. - В следующий раз возьмите с собой жену. Очаровательная крошка. Я просто в нее влюбился.
- Да, у нее этого не отнимешь, - сказал я, покраснев до ушей. - Ну, до свидания! И bon voyage/
Кромвель поднял бокал. Поверх бокала на меня смотрели насмешливые глаза. У двери я наткнулся на папашу Московица.
- Кто этот человек за вашим столиком? - тихо спросил он.
- Правду сказать, не знаю, - ответил я. - Лучше спроси у Моны!
- Так он, значит, не твой друг?
- Трудно сказать. До свидания! - И я вырвался на свободу.
В эту ночь я видел тревожный сон. Начался он, как нередко начинаются сны, с преследования. Я преследовал худенького человечка, уходившего от меня по темной улице, спускавшейся к реке. В свою очередь, другой человек преследовал меня. Важно было настичь человечка до того, как тот, другой, настиг бы меня. Худенький оказался не кем иным, как Спиваком. Всю ночь я следовал за ним из одного места в другое, пока он не обратился в бегство. О человеке, шедшем за мной, я ничего не знал. Но кто бы он ни был, легкие у него были здоровые, а ноги быстрые. И у меня создалось неприятное впечатление, что при желании он может догнать меня в любую минуту. Что до Спивака, то, хотя я с удовольствием дал бы ему утонуть, взять его за шкирку было гораздо важнее: при нем были документы, имевшие для меня жизненную важность.
