Странный и волнующий период в «земле святых чудес» через девятнадцать веков от рождения и смерти Иисуса Христа! Один человек пишет «Апологию сумасшедшего», другой - «Катехизис революционера», третий - «Метафизику пола и любви». И каждый® революционер в душе. Об одном из них я вычитал, что «он был консерватором, мистиком, анархистом, ортодоксом, оккультистом, патриотом, коммунистом и кончил свои дни в Риме католиком и фашистом». Разве это период «исторических псевдоморфоз»? Конечно же, это апокалипсический период.
Мне, метафизически говоря, не повезло родиться ни во времена Иисуса, ни во времена святой Руси девятнадцатого века. Я родился в мегаполисе сразу после великого сближения планет. Но даже на Бруклинской окраине в то время, когда я достиг совершеннолетия, можно было ощутить отголоски того славянского брожения. Первая мировая уже была «выиграна». Sic! Готовилась Вторая мировая. В той же России, о которой я говорю, у Шпенглера был предшественник, о котором вы вряд ли сегодня найдете упоминание. Даже Ницше имел русского предшественника!
Не Шпенглер ли сказал, что Россия Достоевского в конце концов восторжествует? Не он ли предрек, что на этой возделанной почве родится новая религия? Кто сегодня верит в это?
Вторая мировая тоже «выиграна», а Судный день кажется все таким же далеким. Великие автобиографии, участвуя в общем маскараде, разоблачают жизнь эпохи, народа и - да! - цивилизации. Такое впечатление, что наши героические личности возвели себе склепы, изукрасили их по душе и успокоились в своих погребальных творениях. Геральдический пейзаж отошел в прошлое. Небеса принадлежат гигантским птицам разрушения. Левиафаны, более ужасные видом, нежели те, что изображены в Писании, будут скоро бороздить воды. Напряжение продолжает и продолжает нарастать. Даже обитатели деревень становятся все более похожи, чувствами и духом, на бомбы, которые их принуждают производить.
Но история не кончится даже после страшного взрыва. Историческая жизнь человека по-прежнему длинна. Чтобы понять это, не требуется помощь метафизика. Сидя в той крохотной лавчонке в Бруклине двадцать пять или около того лет назад, я мог слышать пульс истории, всю династию Господа нашего.
Тем не менее я невероятно благодарен Освальду Шпенглеру за то, что он представил нам этот удивительный образец своего мастерства, описав с большой точностью то тяжелое состояние больного, пораженного атеросклерозом, в котором мы находимся, и в то же время разрушив здание закоснелой общественной мысли, тем самым дав нам свободу - по крайней мере свободу мысли. Практически на каждой странице его книги находишь резкую критику догм, условностей, предрассудков и образа мысли, которые отличали последние несколько столетий «нового времени». Теории и системы падают, как кегли. Весь концептуальный ландшафт современного человека подвергнут опустошению. И возникают не научные руины прошлого, но восстановленные миры, в которых можно «беседовать» с предками, вновь переживать весну, осень, лето, даже зиму человеческой истории. Вместо того чтобы брести, спотыкаясь, по ледниковым полям, погружаешься в живительный поток. Даже небесная твердь обновлена. Это триумф Шпенглера, заставившего Прошлое и Будущее жить в Настоящем. Человек вновь поставлен в центр Вселенной, согрет солнечным огнем, а не балансирует на ее краю, борясь с головокружением, борясь со страхом перед несказанной бездной.
Такое ли большое значение имеет то, что мы люди конца, а не начала? Нет, если понимаем, что представляем собою некую частицу вечного процесса, вечного кипения. Несомненно, существует куда более приятное положение, которое можно найти, если настойчиво искать. Но даже и там, где мы есть, на пороге, меняющийся ландшафт обретает живородящую красоту. Перед нами образец, не являющийся шаблоном. Мы снова и снова постигаем, что процесс смерти вершится в живых людях, а не в трупах на разных стадиях разложения. Смерть - это «символ с обратным знаком». Жизнь - это все, даже в конечные периоды. Жизнь не останавливается ни в малейшей своей частице.
Да, мне посчастливилось вовремя открыть для себя Шпенглера. Во всякий критический период жизни я, помнится, находил именно того автора, который давал мне поддержку. Ницше, Достоевский, Эли Фор, Шпенглер - каков квартет! Были, естественно, и другие, важные для меня в определенные моменты авторы, но в них не чувствовалось того размаха, того величия, что у этой четверки. Четыре всадника моего личного Апокалипсиса! В каждом с предельной полнотой выражено только одному ему присущее качество: Ницше - иконоборец, Достоевский - великий инквизитор, Формаг, Шпенглер создатель образца. Какой фундамент!
В последующие годы, когда будет казаться, что мрак могильный объял меня, что самый свод небесный грозит обрушиться мне на голову, я буду вынужден отречься от всего, только не от того, чем одарили меня эти души. Я буду раздавлен, пройду сквозь оскорбления и унижения. Испытаю чувство полной безысходности. Я даже буду выть, как собака. Но не погибну окончательно! В конце концов настанет день, когда, листая свою жизнь, словно повесть или историю, я смогу различить в ней форму, сюжет, смысл. С этого момента слово «поражение» перестанет для меня существовать. Рецидив станет невозможен.
Ибо с того дня и впредь я и мои творения станут одно.
В другой день, в чужой стране, ко мне явится молодой человек и, видя происшедшую во мне перемену, даст мне прозвище Счастливая Скала. Этим именем я назовусь, когда великий Космократ спросит меня: «Кто ты есть?»
И я непременно отвечу: «Счастливая Скала!»
И если Он спросит: «Понравилась ли тебе твоя жизнь на земле?» - я отвечу: «Вся моя жизнь была - роза распятия».
Если еще не понятно, что это значит, разъясню. А не получится, тогда я сущая собака на сене.
Когда-то я думал, что мне нанесли рану, какую никогда никому не наносили. Так я чувствовал и потому поклялся написать эту книгу. Но задолго до того, как я начал ее писать, рана затянулась. Поскольку я дал клятву, то, чтобы выполнить ее, я разбередил ужасную свою рану.
Попробую сказать иначе… Возможно, бередя рану, свою рану, я исцелил другие раны, раны других людей. Что-то умирает, что-то расцветает. Страдать неосознанно - это страшно. Страдать осмысленно, с тем чтобы понять природу страдания и избавиться от него навсегда, - совершенно иное дело. Как известно, Будда всю жизнь был поглощен одной мыслью. Эта мысль - избавление человека от страдания.
Страдание необходимо. Но человек должен испытать его раньше, чем будет способен понять, что это так. Более того, лишь тогда становится ясен истинный смысл человеческого страдания. В момент крайнего отчаяния - когда человек доходит до предела страданий! - происходит нечто, что сродни чуду. Великая отверстая рана, сквозь которую утекала кровь жизни, закрывается, и все существо человека расцветает, подобно розе. Он наконец «свободен» и не «тоскует по России», только по еще большей свободе, еще большему блаженству. Древо жизни питается не слезами, но знанием, что свобода есть и пребудет всегда.
