- Далеко?
- Он не сказал. Думаю, в Африку.
- Африку? Что он там потерял?
- Откуда я знаю! Я бы не удивилась, скажи он, что отправляется на Луну. Ты знаешь Клода…
- Ты уже несколько раз это повторила, и все с тем же выражением. Нет, я не знаю Клода, во всяком случае не настолько, как ты думаешь. Я знаю только то, что он решил мне рассказать о себе, не больше. Он для меня - полная загадка.
Я услыхал ее тихое фырканье.
- Что я сказал смешного? - спросил я.
- Я думала, что вы прекрасно поняли друг друга.
- Никто никогда не сможет понять Клода, - ответил я. - Он непостижим и таким останется.
- Вот и моя подруга такая же.
- Твоя подруга, - раздраженно сказал я. - Едва успела с ней познакомиться, а говоришь о ней так, словно знала всю жизнь.
- Не говори глупостей. Она - моя подруга, такой у меня за всю жизнь не было.
- Звучит так, словно ты от нее без ума…
- Так и есть. Она появилась вовремя.
- И что это значит?
- То, что я была одинока, несчастна, совсем отчаялась. Что мне нужен был кто-то, кого я могла бы назвать другом.
- Что это на тебя нашло? С каких пор тебе понадобился друг? Я твой друг. Тебе этого мало? - спросил я хоть и с насмешкой, но и наполовину серьезно.
К моему удивлению, она ответила:
- Нет, Вэл, ты больше мне не друг. Ты мой муж, и я люблю тебя… Я бы не смогла жить без тебя, но…
- Но что?
- Мне необходим друг, женщина-подруга. Кто-нибудь, с кем можно пооткровенничать, кто понял бы меня.
- Черт подери! Вот как? И ты хочешь сказать, что не можешь пооткровенничать со мной?
- Не так, как с женщиной. Есть вещи, которых не скажешь мужчине, даже если любишь его. О, это не что-то серьезное, не волнуйся. Иногда пустяки важнее серьезных вещей, ты это знаешь. К тому же, посмотри на себя… у тебя столько друзей. А когда ты с друзьями, ты совсем другой человек. Я иногда тебе завидовала. Может, и ревновала к твоим друзьям. Когда-то я думала, что смогу быть всем для тебя. Но вижу, что ошибалась. Во всяком случае, теперь у меня есть подруга, и я не намерена терять ее.
Я сказал полунасмешливо-полусерьезно:
- Теперь ты хочешь, чтобы я ревновал, так, что ли?
Она вышла из ванной, встала на колени у кровати и прижалась щекой к моей ладони.
- Вэл, - промурлыкала она, - ты знаешь, что это не так. Но эта дружба очень мне дорога, очень. Я не хочу ни с кем ею делиться, даже с тобой. По крайней мере какое-то время.
- Ладно, понял, - сказал я несколько охрипшим голосом.
Она благодарно пробормотала:
- Я знала, что ты поймешь.
- Да чего тут понимать?- спросил я. Спросил мягко, нежно.
- Вот именно, - сказала она, - нечего. Нечего. Это вполне нормально. - Она наклонилась и ласково поцеловала меня в губы.
Когда она встала, чтобы выключить свет, я, поддавшись внезапному порыву, сказал:
- Бедная моя девочка! Все это время хотела, чтобы у нее была подруга, а я и не знал, даже не догадывался. Наверное, я тупой, бесчувственный тип.
Она погасила свет и забралась в постель. У нас была двойная кровать, но мы спали в одной.
- Обними меня покрепче, прошептала она. Вэл, я люблю тебя как никогда. Слышишь?
Я ничего не ответил, только крепко обнял ее.
- Клод накануне сказал мне, - ты слушаешь? что ты один из немногих.
- Один из избранных, не так ли? - сказал я шутливо.
- Для меня ты единственный в мире.
- Но не друг…
Она закрыла мне рот ладонью.
Каждый вечер звучала одна и та же песня: «Моя подруга Стаса». Разумеется, приправленная для остроты россказнями о знаках внимания, которыми досаждала ей четверка несовместимых личностей. Один из этого квартета - она даже имени его не знала - владел сетью книжных магазинов; другой был борец, Джим Дрисколл; третий - миллионер, известный извращенец, которого звали совершенно невероятно - Тинклфелс; четвертый - сумасшедший и отчасти святой по имени Рикардо. Этот Рикардо живо интересовал меня, если допустить, что ее рассказы о нем соответствовали действительности. Спокойный, сдержанный человек, говоривший с сильным испанским акцентом, Рикардо имел жену и троих детей, которых горячо любил. Он крайне бедствовал, однако делал дорогие подарки, был добр и кроток, ласков «как ягненок», писал метафизические трактаты, которые никто не брался печатать, читал лекции десяти, двенадцатилетним детям, et patati et patata. Что мне нравилось больше всего, так это то, что, провожая Мону до станции подземки и прощаясь с нею, он всякий раз стискивал ей руки и мрачно бормотал: «Если не можешь быть моей, то не будешь ничьей. Я убью тебя».
Она снова и снова возвращалась к Рикардо, говоря, как много он думает об Анастасии, как «прекрасно» относится к ней и тому подобное. И всякий раз, заговаривая о нем, она повторяла эту его угрозу, смеясь, словно это была остроумная шутка. Ее легкомыслие начало раздражать меня.
- А что, если он возьмет да и сдержит слово? сказал я однажды вечером.
Она засмеялась еще веселее.
- Считаешь, такого не может случиться?
- Ты его не знаешь,- ответила она. - Такого кроткого существа свет не видывал.
- Именно поэтому я считаю, что он способен исполнить свою угрозу. Он говорит серьезно. Тебе следовало бы быть с ним осторожнее.
- Ах, что за вздор! Он мухи не обидит.
- Может, и так. Но он производит впечатление довольно необузданной натуры, способной убить женщину, которую любит.
- Как он может любить меня? Что за глупость! Я не выказывала к нему никакого расположения. Я вообще почти не слушаю, чего он болтает. Он больше говорит с Анастасией, чем со мной.
- Тебе и не надо ничего выказывать, достаточно того, что ты есть. У него такая мания. Он не сумасшедший. Если это только не сумасшествие - любить некий образ. Ты - физический образ его идеала, это очевидно. Ему ничего от тебя не нужно, даже ответного чувства. Он хочет лишь одного: всегда любоваться тобою, потому что ты - воплощение женщины его мечты.
- То же самое и он говорит, - несколько поразилась Мона. - Вы с ним удивительно похожи. Вы бы поняли друг друга. Я знаю, он очень чуток и очень умен. Он мне ужасно нравится, но он просто невыносим. У него нет чувства юмора, ни капельки. Когда он улыбается, вид у него еще более грустный, чем обычно. Он очень одинок.
- Жаль, что я не знаком с ним, - сказал я. - Он нравится мне больше всех, о ком ты рассказывала. Он похож на человека, в нем есть подлинность. К тому же я люблю испанцев. Это мужчины…
