Во сне мы отправились на дело в каком-то неведомом далеком городе, где я никогда еще не бывал, вроде Сиу-Фоллс, Тонопы или Ладлоу. Я стоял на стреме, то есть все время был на виду и, таким образом, постоянно подвергался риску. Я не мог избавиться от мысли, что одно неверное движение, одна малейшая ошибка - и мне придет конец. Указания, даваемые мне, всегда были путаными, зашифрованными, и уходили часы, чтобы разобраться в них. Дело, конечно, мы так и не провернули. Вместо этого мы постоянно убегали, травимые, словно в какой-то дикой забаве. Когда приходилось прятаться - в пещерах, подвалах, на болотах, в шахтных выработках, - мы играли в карты или кости. Причем всегда по-крупному. Расплачивались друг с другом долговыми расписками или же конфедератскими деньгами, которые добыли, ограбив банк. Мясник Маурер расхаживал с моноклем в глазу и не вынимал его, несмотря на все мои мольбы. Говорил на смеси воровского арго и оксфордского жаргона. Даже объясняя сложные подробности опасного дела, он имел обыкновение уклоняться в сторону, рассказывать байки, долгие и бессмысленные. Следить за его объяснениями было сущим мучением. В конце концов свора линчевателей загнала, скорее, заперла нашу троицу в узком ущелье (похоже, на Дальнем Западе). Всех нас убили, пристрелили, как диких кабанов. Я понял, что еще жив, только проснувшись. Но даже тогда долго не мог в это поверить, Но во мне уже расправлял крылья замысел.
Такой вот сон. Я попытался, отбросив все лишнее, превратить этот сырой материал в динамичный рассказ о беглецах и преследователях с тщательно выстроенным сюжетом и определенным местом действия. Описание охоты на человека получилось, как мне казалось, неплохо, но зыбкая, фантастическая, прерывистая ткань сновидения не поддавалась ясному логичному пересказу. Это была попытка усидеть на двух стульях. Тем не менее попытка смелая и побудившая меня взяться за еще несколько рассказов, зафиксировавших бы мои фантазии. Может, мне и удалось бы написать что-то в этом духе, не получи мы телеграмму от О'Мары, в которой он настойчиво звал нас приехать к нему в Северную Каролину, место очередного бума, на сей раз связанного с торговлей недвижимостью. Он, как водится, намекал, что затевается крупное дело и я нужен был «им» для того, чтобы организовать рекламу.
Я немедленно послал телеграмму, прося оплатить дорогу и сообщить размер моего предстоящего жалованья. Скоро я получил ответ: «Не беспокойся полный порядок на дорогу займи».
Мона тут же заподозрила Самое худшее. Это в его духе, таково было ее мнение, - всегдашняя неопределенность, уклончивость, неискренность. Дал телеграмму просто потому, что стало одиноко.
Сам не знаю почему, я стал защищать его и с таким энтузиазмом уговаривал Мону, хотя в душе уже соглашался с нею, что отрезал себе все пути к отступлению.
- Хорошо, - сказала она, - а где ты возьмешь денег на дорогу?
Я растерянно смолк. Но только на минуту. Внезапно мне пришла блестящая идея.
- Деньги? Ну конечно, у той маленькой лесбиянки, которую ты встретила на днях в универсальном магазине, помнишь? В парфюмерном отделе. Вот у кого.
Что за чушь! - была ее первая реакция.
- Ну-ну, - заметил я,- да она только счастлива будет, если ты к ней обратишься.
Мона продолжала твердить, что об этом не может быть и речи. Но я видел, что она взвешивает мое предложение. Я был уверен, к утру она заговорит по-другому.
- Послушай, - сказал я, словно решил отказаться от всей этой затеи, - не пойти ли нам вечером на какое-нибудь шоу, как думаешь?
Мона думала, что это отличная мысль. Мы зашли в ресторанчик перекусить, посмотрели забавное шоу - в «Паласе» - и вернулись домой, покатываясь со смеху. Мы и правда так смеялись, что я несколько часов не мог уснуть.
Наутро, как я и предвидел, она пошла к своей маленькой лесбийской подружке. Легко получила взаймы полсотни. Единственно, что было трудно, - это потом отвязаться от нее.
Я предложил не ехать поездом, а добираться автостопом. Это позволит сэкономить на дороге.
- Никогда не знаешь, чего ждать от О'Мары. Может оказаться, что это все сплошные фантазии.
- Вчера ты уверял меня в другом, - поддела Мона.
- Помню, но то было вчера. Предпочитаю действовать наверняка.
Ее не пришлось долго уговаривать. Она согласилась с тем доводом, что если мы поедем автостопом, то больше увидим. К тому же когда едешь с женщиной, легче остановить машину.
Хозяйка была слегка озадачена нашим внезапным решением, но, когда я объяснил, что получил заказ написать книгу, она, похоже, была рада за нас и пожелала доброго пути.
- А о чем будет книга? - спросила она, пожимая мне руку на прощание.
- Об индейцах чероки, - ответил я и быстренько захлопнул за собой дверь.
Мы довольно легко останавливали машины, но, к моему удивлению, у Моны наша поездка не вызвала ничего, кроме разочарования. К тому времени как мы добрались до Харперс-Ферри, ее просто тошнило от всего: от пейзажа, от городков, которые мы проезжали, от людей, которых встречали, от еды в придорожных закусочных.
В Харперс-Ферри мы приехали под вечер. Уселись на скале, с которой открывался вид на три штата. Внизу под нами текли Шенандоа и Потомак. Святое место, хотя бы по той причине, что здесь нашел свою смерть Джон Браун, великий освободитель. Мону, однако, совсем не интересовали исторические события, связанные с этим местом. Она не могла отрицать, что открывающийся вид преисполнен величия. Но он внушал ей чувство безысходности. Откровенно говоря, я чувствовал почти то же, но по иным причинам. Невозможно было не поддаться воздействию этого места. Слишком значительные события произошли тут, чтобы можно было позволить себе думать о собственных невзгодах. Сквозь проступившие слезы читал я слова Томаса Джефферсона, сказанные им об этом самом месте и высеченные на памятной доске, прикрепленной к скале. Слова Джефферсона звучали величественно. Но еще больше величия было в поступке Джона Брауна и его верных сподвижников. «Ни один человек в Америке,«сказал Торо, - не боролся с таким упорством за человеческое достоинство, сознавая себя человеком и личностью, обладающей такими же правами, как любые правительства». Фанатик? Возможно. Кто, кроме праведника, Мог замыслить низвергнуть прочное консервативное правительство Соединенных Штатов, имея всего лишь горстку сторонников? Слава Джону Брауну! Слава в вышних! «Я верую в Золотое правило, сэр, и в Декларацию независимости. Я думаю, они означают одно и то же. Лучше целое поколение - мужчины, женщины, дети - погибнет насильственной смертью, нежели то и другое хоть на йоту изменятся в этой стране». (Слова Джона Брауна, произнесенные им в году.) Не будем забывать, что Освободителей, захвативших город Харперс-Ферри, было всего двадцать два человека, семнадцать из которых были белые. «Горстка людей, знающих, что правда на их стороне, способны сбросить короля с трона», - сказал Джон Браун. Собрав двадцать человек в Аллеганских горах, он был уверен, что сможет в два года покончить с рабством. «Те, кто получит свободу, должны присоединиться к борьбе». Вот вам краткий портрет Джона Брауна. Фанатик? Больше чем вероятно. Тот, кто сказал: «Человек умирает, когда приходит его время, но кто боится, тот родился не в свое время». Если он действительно был фанатиком, то необыкновенным. Разве это речь фанатика? «Не позволяйте никому говорить, что я действовал из ненависти. Говорю вам, никто не имеет права мстить за себя. Это чувство не посещает мое сердце. То, что я делаю, я делаю во имя свободы человека и потому, что это необходимо».
