- А что скажешь вон о той? - спросил О'Мара, показывая на толстуху в тонну весом.
Такой уж она уродилась, это всякий поймет. К тому же она не дура выпить.
Ночью, возвращаясь в никуда, я думал о Моне: как она там без меня? С момента приезда сюда я получил от нее одно короткое послание. Правду сказать, она была не любительница писать письма. Так же, как и вдаваться в подробности. Из ее записки я только и узнал, что в любой момент ее могут выселить. И что тогда? Интересно было знать.
Назавтра я почти весь день болтался в Y. М. С. А., надеясь или, скорее, моля Бога, чтобы кто-нибудь начал обрабатывать меня. Я был готов и жаждал быть обращенным в какую угодно веру, даже в мормонскую. Но никто мной не интересовался. Вечером мне пришла блестящая мысль. Все было настолько просто, что я удивлялся, почему не подумал об этом раньше. Впрочем, надо было дойти до последней точки, чтобы придумать такое.
В чем заключалась моя блестящая идея? В том, чтобы ходить из лавки в лавку и просить всего лишь продукты, которые они собирались выбрасывать: черствый хлеб, испорченные фрукты, прокисшее молоко… Тогда я не понимал, насколько это повторяло нищенскую тактику св. Франциска. Он тоже требовал лишь то, что уже не годилось в пищу. Разница, конечно, была в том, что он выполнял свое предназначение. Я же попросту старался выжить. Разница огромная!
Тем не менее произошло чудо. О'Мара взял на себя одну сторону улицы, я - другую. Когда мы встретились в конце квартала, руки у нас были полны. Мы бросились в студию Флетчера, где застали Неда, и приготовились пировать.
По правде говоря, остатки и отбросы, которые мы набрали, не были столь уж отвратительны. Всем нам и раньше доводилось есть подпорченное мясо, конечно просто в силу обстоятельств; с овощей надо было только срезать подгнившую часть; из черствого хлеба получились отменные тосты; кислое молоко восхитительно сочеталось с перезрелыми фруктами. Для китайских кули это было бы настоящим лакомством. Единственное, чего не хватало, - это глотка вина, чтобы запить подсохший сыр. Однако у нас еще оставался кофе и чуточку сгущенного молока. Мы были на седьмом небе.
- Плохо, что мы забыли пригласить Муни, - сказал О'Мара.
- Кто такой этот Муни? - поинтересовался Нед.
Мы объяснили. Нед слушал, раскрыв рот.
- Господи, Генри, - ахнул он, - это невероятно! Ведь я все это время сидел в редакции. Я продавал твою работу, выдавая ее за свою, а вы, парни, торговали газетами! Надо будет рассказать Ульриху… Кстати, прочитал ты свои статьи в газете? Их очень хвалили, говорил я тебе?
Я совершенно забыл о статьях. Может, я читал их, когда в коматозном состоянии сидел с утра до вечера в Y. М. С. А., и не понял, что сам же написал их.
- Генри, сказал Флетчер, - тебе следует вернуться в Нью-Йорк. Остальные ребята могут терять время здесь, но не ты. Я чувствую, что ты рожден для чего-то большего.
Я покраснел и постарался не обращать внимания на его слова.
- Слушай, - продолжал Флетчер, - не будь таким скромным. У тебя талант, всякому это видно. Не знаю, кем ты собираешься стать - святым, поэтом или философом. Но ты по натуре художник, в этом нет сомнения. И, что важнее, ты не испорчен. Способен забыть о том, что сочинил, а это о многом говорит.
Нед, который все еще чувствовал себя виноватым, горячо поддержал его:
- Как только получу чек, Генри, тут же дам тебе денег на билет до дому. Это самое малое, что я могу для тебя сделать. Мы с О'Марой как-нибудь перебьемся. Что скажешь, Тед?
Ты ветеран: бродяжничаешь с десятилетнего возраста.
О'Мара ухмыльнулся. Теперь, найдя способ добывать пропитание, он воспрянул духом.
Кроме того, оставался Муни, к которому он успел порядком привязаться. Он был уверен, что вместе они сумеют что-нибудь придумать.
- Но кто будет писать статьи для газеты?
- Об этом я уже позаботился, - сказал Нед. - На следующей неделе они сделают меня техническим редактором. Это как раз по моей части. Так что, возможно, скоро начну зашибать настоящую деньгу.
- Глядишь, и мне сможешь подкинуть какой-никакой заказ, - сказал Флетчер.
- Я и об этом думал, - кивнул Нед. - Если Тед возьмет на себя добычу еды, я займусь остальным. До получки осталось ждать всего несколько дней.
Ночевали мы снова у Флетчера. Я провел бессонную ночь, не потому, что кроватью мне был жесткий пол, а из-за мыслей о Моне. Теперь, когда появилась возможность вернуться домой, нельзя было сделать это быстро. Всю ночь я ломал голову, стараясь что-то придумать. Перед рассветом меня осенило: а не сможет ли родитель оплатить хотя бы часть дороги? Если б только я добрался до Ричмонда, это меня здорово бы выручило.
С утра пораньше я отправился на телеграф и послал старику телеграмму. К вечеру пришел перевод на полный билет. Я занял у Муни пятерку на еду и в тот же день сел в поезд.
Входя в вагон, я чувствовал себя новым человеком. Не прошло и получаса, как я напрочь забыл о Джексонвилле. Какое наслаждение было дремать на мягком сиденье! Странная вещь: я поймал себя на том, что вновь начал писать - в уме. Да, мне буквально не терпелось добраться до пишущей машинки. Казалось, вечность прошла с тех пор, как я написал последнюю страничку… Я плохо представлял себе, в каком положении найду Мону, что мы будем делать дальше, где будем жить и тому подобное. Все это не имело большого значения. Так чертовски здорово было сидеть в удобном вагоне - да еще с пятью долларами в кармане… Наверное, ангел-хранитель заботился обо мне! Я думал о словах Флетчера, сказанных им на прощание. Действительно ли я художник? Несомненно. Но это еще предстояло доказать… В конце концов я поздравил себя с тем, что прошел сквозь эти испытания и приобрел столь горький опыт. «Опыт - золото», - повторял я себе. Сентенция немного глуповатая, но она подействовала на меня как хорошее успокоительное, и я мирно уснул.
И вновь я в отчем доме или, говоря иначе, вновь на улице ранних скорбей. Мона живет у своих родителей. Единственный выход - pro term - начать зарабатывать. Как только продам несколько рассказов, можно будет опять жить вместе.
С утра, когда родитель уходит в свое ателье, и до обеда, когда он возвращается, я усердно пишу - каждый день. И каждый день мы, Мона и я, разговариваем по телефону; иногда в полдень мы встречаемся, чтобы перекусить в дешевом ресторанчике. Хотя не так часто, как хотелось бы Моне. Она сходит с ума от страха, сомнений, подозрений. Просто не может поверить, что я пишу дни напролет, с рассвета до заката.
Время от времени я, конечно, прерываю работу, чтобы заняться «изысканиями». У меня сотня разных замыслов, и все они требуют изучения предмета и работы с документами. Я несусь вперед на всех парах, и, когда сажусь за машинку, страницы так и вылетают одна за другой.
В данный момент я добавляю последние штрихи и к авто-портрету, которому дал название «Неудачник». (Мне и в голову не приходит, что человек по имени Папини, который живет в Италии, вскоре выпустит книгу под тем же названием.)
