Олифант вздохнул. Он сильно сомневался, что пролив заминирован, сколько бы ни хотелось руководителям Коммуны уверить в этом весь мир. Нету них никакого заграждения, нет, – но скоро будет, если дать волю господам из Комиссии по свободной торговле.
В дверях возник Блай.
– У вас назначена встреча с мистером Уэйкфилдом, сэр, в Центральном статистическом бюро.
Часом позже Беттередж распахнул перед ним дверцу кэба.
– Добрый день, мистер Олифант.
Олифант забрался внутрь и сел. Черные складчатые шторки на окнах были плотно задернуты, закрывая Хаф-Мун-стрит и стылое ноябрьское солнце. Как только экипаж тронулся, Беттередж открыл стоявший в ногах чемоданчик, достал фонарь, ловко его зажег и укрепил на подлокотнике при помощи латунной струбцины. Внутренность чемоданчика поблескивала, словно миниатюрный арсенал.
Олифант молча протянул руку и получил от оперативника темно-красную папку – дело об убийстве Майкла Рэдли.
Тогда, в курительной “Гранд-Отеля”, именно Олифант и был третьим собеседником генерала Хьюстона и несчастного, обреченного на скорую смерть Рэдли. Оба эти красавца быстро напились. Рэдли выглядел гораздо приличнее, однако казался менее предсказуемым и значительно более опасным. Пьяный Хьюстон увлеченно играл роль американского варвара: с налившимися кровью глазами, взмокший от пота, он сидел, взгромоздив тяжелый, заляпанный грязью сапог на стул. Он курил трубку, сплевывал куда попало, последними словами чихвостил Олифанта, Британию и британское правительство. И строгал какую-то дурацкую деревяшку, прерываясь только для того, чтобы подточить складной нож о край подошвы. Иное дело Рэдли, его прямо лихорадило от возбуждающего действия алкоголя – щеки горели, глаза сверкали.
Олифант пришел к Хьюстону со вполне сознательным намерением поубавить тому прыти перед отъездом во Францию, никак не ожидая оказаться в напряженной атмосфере взаимной, почти не скрываемой враждебности между генералом и его пресс-агентом.
Ему хотелось заронить семена сомнения в благополучном исходе французского турне; с этой целью, и в первую очередь для ушей Рэдли, он вскользь намекнул на более чем тесное сотрудничество разведывательных служб Британии и Франции. Олифант высказал уверенность, что Хьюстон уже приобрел по меньшей мере одного влиятельного врага в рядах Полис-де-Шато, преторианской гвардии императора Наполеона. Будучи очень немногочисленны, исподволь внушал Олифант, сотрудники Police des Chateaux не связаны в своих действиях ни законами, ни даже конституцией; было заметно, что никакие спиртовые пары не помешали Рэдли взять предполагаемую опасность на заметку.
Затем появился рассыльный с запиской для Рэдли. Когда дверь открывалась, Олифант мельком увидел озабоченное лицо молодой женщины. Рэдли удалился, объяснив, что ему необходимо переговорить со знакомым журналистом.
Вернулся он минут через десять. За эти десять минут генерал вылакал чуть не полпинты бренди. Олифант выслушал еще одну особо цветистую тираду и откланялся.
Получив на рассвете телеграмму, он вернулся в “Гранд” и сразу же отыскал гостиничного детектива, отставного полицейского по фамилии Маккуин. Вызванный среди ночи дежурным мистером Парксом, Маккуин первым вошел в номер Хьюстона.
Пока Паркс пытался успокоить истеричную супругу ланкаширского подрядчика, проживавшего на момент переполоха в номере двадцать пять, Маккуин подергал дверь соседнего, двадцать четвертого номера, и та сразу открылась. Окно было выбито, комнату заносило снегом, в холодном воздухе пахло порохом, кровью и, как деликатно выразился Маккуин, “содержимым внутренностей покойного джентльмена”. Увидев окровавленный труп Рэдли, Маккуин крикнул Парксу, чтобы тот телеграфировал в полицию. Затем он запер дверь мастер-ключом, зажег фонарь и заблокировал вид с улицы остатками одной из занавесок.
Не было никаких сомнений, что Рэдли обыскали. В луже крови и прочих субстанций, окружавших труп, валялись многоразовая спичка, портсигар, мелкие монеты – обычное содержимое мужских карманов. Обследовав помещение, детектив обнаружил карманный многоствольный пистолет фирмы “Ликок и Хатчингс” с ручкой из слоновой кости. Спусковой крючок у оружия отсутствовал. Три из пяти его стволов были разряжены, по оценке Маккуина – сравнительно недавно. Продолжив поиски, он нашел в россыпи битого стекла безвкусно раззолоченный набалдашник генеральской трости. Неподалеку лежал окровавленный пакет, плотно завернутый в коричневую бумагу. Как выяснилось, он содержал сотню или около того кинотропических карточек, перфорация на них была безнадежно испорчена попаданием двух пуль. Сами пули, свинцовые и сильно смятые, выпали в руку детектива, когда тот осматривал карточки.
Последующий осмотр комнаты специалистами из Центрального статистического – услуги столичной полиции по настоянию Олифанта были отклонены – мало что добавил к наблюдениям многоопытного гостиничного детектива. Из-под кресла был извлечен спусковой крючок пистолета “ликок-и-хатчингс”. Там же был найден совершенно неожиданный предмет – белый пятнадцатикаратовый чистейшей воды бриллиант.
Двое сотрудников “Криминальной антропометрии” с непременной своей таинственностью использовали большие квадраты клейкой бумаги, чтобы собрать с ковра волоски и частички пуха; они поспешно увезли драгоценную добычу к себе в логово, после чего о ней никто уже больше не слышал.
– Вы закончили с этой папкой, сэр?
Олифант взглянул на Беттереджа, потом снова на папку. В его глазах стояла лужа крови, освещенная блеклым утренним солнцем.
– Мы уже на Хорсферри-роуд, сэр. Кэб остановился.
– Да, благодарю вас.
Закрыв папку, он вернул ее Беттереджу, затем вышел из кэба и стал подниматься по широкой лестнице.
Вне зависимости от конкретных обстоятельств, входя в Центральное статистическое бюро, Олифант неизменно испытывал какое-то странное возбуждение. Вот и сейчас – словно на тебя кто-то смотрит, словно ты познан и исчислен. Да, Око...
Пока он объяснялся с дежурным, слева из коридора высыпала группа молодых механиков, все – в машинного покроя шерстяных куртках и зеркально начищенных ботинках на рубчатой резине, у каждого – безукоризненно чистая сумка из плотной белой парусины с кожаными на медных заклепках уголками. Двигаясь в его сторону, ребята переговаривались, кое-кто уже доставал из карманов трубки и черуты.
Олифанту остро захотелось курить. Он в сотый раз выругал про себя здешний запрет на табак (вынужденный, но кому от этого легче?) и проводил завистливым взглядом механиков, исчезающих между колонн и бронзовых сфинксов. Семейные люди с обеспеченной старостью; выйдя на пенсию, будут жить, наверное, в КамденТауне или в Нью-Кроссе, в любом из респектабельных пригородов, обставлять крохотные гостиные сервантами из папье-маше и голландскими фигурными часами, а жены их будут подавать чай на лакированных, ярко разукрашенных жестяных подносах.
Миновав невыносимо банальный квазибиблейский барельеф, он прошел к лифту; тут же появился и второй пассажир – мрачноватый джентльмен, безуспешно пытавшийся счистить с плеча какой-то белесый потек.
