Впрочем, смотрит он уже не в микроскоп. И не на меня, а чуть выше. На кого-то, кого я не вижу. На кого-то, кто стоит у меня за спиной.
— Осторожно, Ника, он говорит беззвучно, одними губами. — Постарайся не двигаться. Постарайся совсем не двигаться.
Я не двигаюсь. Но я чувствую, как что-то холодное, твердое, тонкое упирается мне в затылок, а потом спускается вниз, вдоль шеи, вдоль позвоночника… У животных в моменты страха встает дыбом шерсть, благодаря этому они кажутся больше. У меня шерсти нет. Биологическое несовершенство. Все, что я могу, это застыть и покрыться мурашками. И следить за его лицом, за выражением его глаз. На какое-то время его глаза становятся для меня единственным доступным органом чувств.
А потом у меня за спиной звучит голос. Резкий, похожий на стон издыхающей птицы:
— Подайте слепой старухе! Уже целую вечность я не пила и не ела! Вечность! Die Ewigkeit!
Я оборачиваюсь — нищая старуха в безразмерном рваном плаще, в темных очках с растрескавшимися пластмассовыми кругляшками в оправе, метит мне прямо в лицо своей длинной клюкой. Я уклоняюсь — и она попадает металлическим наконечником аккурат в стакан Эрвина.
— …Кто-нибудь из вас знает, что значит вечность? Ewigkeit — кто-нибудь в курсе, как пишется это слово?…
Стакан Эрвина опрокидывается со стола, разлетается по асфальту осколками льда и стекла. Старуха размахивает в воздухе своей палкой и суетливо приплясывает.
— …Allmöchtiger Gott! Если б только мои глаза могли видеть! Я бы выложила из этих осколков у ваших ног слово «вечность»! Но я слепа! Подайте слепой старухе! Уже целую вечность я не ела и не пила!..
Эрвин дает старухе два евро, и она удаляется. Она бредет вниз по Кёнигштрассе, бормоча себе что-то под нос и тыча палкой в прохожих. Эрвин смотрит ей вслед. Потом проводит рукой по моим волосам. А потом просто встает и уходит. Не прощаясь. Не оборачиваясь. Ничего не сказав.
Я смотрю, как он уходит все дальше и дальше. У него длинные ноги, и он очень быстро идет. У него в руках невидимый поводок. Он идет, а поводок все больше натягивается. Один конец у него, а к другому пристегнута я.
Когда он сворачивает за угол, когда я перестаю его видеть, когда поводок вдруг рвется, это становится окончательно невыносимо. Я понимаю, почему собаки плюют на команду «ждать», когда теряют из вида хозяина. Я понимаю, почему они срываются с места и бегут, размахивая хвостом и свесив набок язык.
Я опускаюсь на корточки и провожу рукой по осколкам его стакана. На слово Ewigkeit здесь явно не хватит, но на первую букву — вполне.
Потные официантки и потные посетители наблюдают, как из маленьких острых стеклышек я выкладываю на асфальте первую букву вечности и его имени.
— Вы порезались! — говорит потная официантка. — У вас на руках кровь, принести пластырь?
— Ерунда.
Мне стоит таких усилий не побежать за ним следом, что остальное — не важно.
8
ОБОРОТЕНЬ
Нас много чему обучили. Например, как заставить людей говорить. Необязательно силой. Физическая грубая сила и пытки — это слишком топорно. Это метод гондванов. Наши методы давно обновились. Вещества. Нужно лишь выбрать правильные, это как код к замку, здесь важен индивидуальный подход…
Нас много чему обучили. Но даже нас не обучили чувствовать правду и ложь. А эта девочка, она всегда чувствует. Такое редко бывает у ей подобных. Ведь Истина ускользает от них.
Она обычный человеко-объект. Она объект дрессировки. Она блуждает во тьме, как и все.
Но она чувствует истину.
Ее ведет звериный инстинкт.
Она просто талантлива.
Она имитация.
Она уникальна.
Она недостойная. Непосвященная. Она просто средство. Ее дело — вывести нас на след отправителя. Потом она сгорит, как и все.
Она исключение. Она достойна особого отношения.
Она не достойна. Физическое влечение к такой, как она, — отклонение. Слабость.
Она достойна сочувствия.
Наши предки, люцифериты, тоже когда-то смешали свою кровь с человеко-зверьми из сочувствия. И утратили свою силу. И угодили в ловушку.
Поцелуй в губы — ни к чему не обязывающий контакт. Он вполне допустим.
Поцелуй в губы — отвратительная ласка человеко-зверей.
Тот же рот, что целует, ест.
Контакты, не одобренные старухой, недопустимы. Сочувствие недопустимо. Старухе пришлось вмешаться. Она не любит, когда ее дергают по пустякам.
Она не любит, когда ситуация выходит из-под контроля.
9
ОБОРОТЕНЬ — ОХОТНИКУ
Очередной отчет
Произведен открытый устный тест объектов Михаил Шприц и Алексей Климов с применением психоактивных веществ внутривенно.
В результате теста установлено следующее:
— оба объекта искренне убеждены, что сюжет «Первого отряда» придумали самостоятельно.
— с вероятностью в 90 процентов можно утверждать, что в прошлом у объектов имел место контакт с Посланником.
— установлены инвесторы.
Ниже приводятся фрагменты из стенограммы теста Михаила Шприца (NB: тест Климова, произведенный часом ранее, качественных отличий не показал).
Оборотень: От кого вы и ваш соавтор получили фактическую информацию, позволившую вам сформировать сюжет «Первого отряда»?
Шприц: Мы все придумали сами.
Оборотень: Как же вам это удалось?
Шприц: Мы очень умные. Мы очень талантливые.
Оборотень: Вы в курсе, что существует реальная Надежда Русланова? Действительно работавшая на специальный отдел?
Шприц: Да ладно?
Оборотень: Именно так.
Шприц: Все совпадения случайны. Дайте мне телефон. Мне нужно позвонить моему юристу. Нам не нужны проблемы с авторскими правами.
Оборотень: Вам не нужен телефон. Вам не нужно звонить юристу. Проблем не будет. Это понятно.
Шприц: Да. Теперь все понятно. Не нужно звонить юристу. У нас не будет проблем.
Оборотень: Вы можете установить обстоятельства при которых родилась идея «Первого отряда»?
Шприц: Ночь. Женщина… Нет. Компьютер.
Оборотень: Вы работали за компьютером?
Шприц: Нет. Отдыхал. Играл.
Оборотень: Во что?
Шприц: Какой-то слэшер. Японский. Может, что-то из Resident Evil.
Оборотень: Конкретнее.
Шприц: Devil May Cry.
