— Второй, — назидательно сказала ей мать. — Деда — Второй. Младшая на секунду умолкла, еще шире раскрыв и без того вечно
изумленные кофейные глазищи, а потом снова затарахтела:
— Втой! Втой! Втой! Втой!..
— Бжвдых! Дж! Дж!! — взорвался слюнями и звуками ее пятилетний брат, игравший в смертинетник во втором слое.
Второй устало поморщился.
— Тс-с-с, — мать поднесла палец к губам. — Родной, не озвучивай. Мальчик невидяще уставился на нее, потом прищурился, целясь в ко-
го-то во втором слое; правая рука сжалась в вялый, подрагивающий кулачок:
— Бды-ы-ыжгкх!!!
— Не озвучивай, ну сколько раз говорить. Не надо озвучивать глубину!
…С вкрадчивым шмелиным жужжанием в зал вкатилось чудо-кресло с Ныряльщиком. Младшая, восторженно взвизгнув, на четвереньках устремилась к нему. Ей нравилось, что Ныряльщик всегда такой послушный и неподвижный. Можно было скинуть его руку с подлокотника кресла, и рука оставалась висеть. Можно было щипать его и щекотать пятки, он не боялся щекотки. Можно было даже залезть ему в рот, когда никто не смотрел…
— My! — Она подергала Ныряльщика за штанину. — My? My?
— Мудрейший, — с улыбкой напомнила мать. — Му-дрей-ший. Скажи.
— Му-дэй… Му-дэй!
— Все, время! — Второй, кряхтя, наклонился и отцепил младшую от штанины Ныряльщика.
Младшая разозлилась, улеглась на пол и принялась громко, сварливо вопить, дожидаясь, когда придут слезы.
— Хватит! — Второй нетерпеливо обернулся к Слуге Порядка: — Скажи своей женщине.
— Уведи детей, Лейла! — Слуга строго оглядел орущих Родных. — Две минуты до Совещания.
— А что дети-то? — огрызнулась Лейла. — Сидят себе в первом слое, никому не мешают…
— Дура, — беззлобно констатировал Слуга. — Это Открытая Конференция. С трансляцией первого слоя.
Лейла недоверчиво хмыкнула, но детей увела, вихляя огромным задом.
«Растолстела, — подумал Слуга ей вслед. — И обнаглела. Нужно еще одну взять».
— Этот Первый меня до паузы доведет! — Второй беспокойно кряхтел и ерзал на новом диване, пытаясь найти удобную позу и как-то в ней закрепиться; диван давал достойный отпор. — У меня будет перелом позвоночника!
Второй ненавидел диван. Диван был из последней коллекции «Мне повезет» — яркий, нелепый и совершенно аморфный, как и все дизайнерские фантазии Первого; но не сесть на него во время Конференции значило продемонстрировать неуважение к работе коллеги. А коллега Первый такие вещи принимал близко к сердцу.
От избытка пубертатной активности Первый лично участвовал в креативе. И подведомственное ему Сообщество Дизайнеров (по большей части именно стараниями тринадцатилетнего модератора, впрочем, Второй полагал, что там все были в легком неадеквате) вместо того, чтобы создавать красивые и удобные вещи, манящие людей в первый слой, разрабатывало абсолютно нефункциональную одежду и мебель, которыми никто не смог бы воспользоваться, даже если бы вдруг захотел, и украшало улицы конкретными скульптурами вилок, глазных яблок и кукишей. Только люди, которые вообще не вылезают из социо, могли такое придумать! А потом они еще удивляются, что население ходит в обносках и спит на полу. Безобразие. Вот сказать бы ему прямо, этому идиоту, что его диван — просто куча цветного говна!..
— Не сегодня, отец, — тихо отозвался Слуга.
Второй вздрогнул: он и не заметил, что говорит вслух. Покивал, ковырнул трясущимся пальцем обивку дивана:
— Да понятно, что не сегодня, Родной…
Слуга Порядка посмотрел на отца — лысый череп, белая борода, сморщенная кожа в пигментных пятнах — и про себя ужаснулся. Яппп, какой же он старый! Старше всех на планете. Непривычная мысль. Еще недавно самым старшим был Пятый…
Члены Совета Восьми обычно долго живут. До естественной паузы: опыт каждого воспроизведения слишком ценен, чтобы все обнулять в шестьдесят. А естественная пауза, как правило, наступает не рано. Жизнь «не пыльная»: проверенные, постоянные женщины (не шататься же по фестивальным давалкам), натуральная пища с ферм (в том числе и белковая!), медобслуживание почти что на древнем уровне… И все же пауза рано или поздно приходит ко всем: Пятый временно перестал существовать в возрасте восьмидесяти семи, совсем немного не дотянув до заветной второй восьмерки; уже две недели как на его ячейке работает счетчик, вытикивая время до родов… Так что теперь самый старый — Второй. Его отец. Восемьдесят два года….
Но глаза все еще живые и умные. Хитрые. Черные. Слуга сосредоточился на отцовских глазах. Сказал:
— Не волнуйся, все пройдет хорошо…
Кому сказал — ему или, скорее, себе?
— …Ты, главное, сразу разошли стенограмму. Не упускай инициативу…
— Изоп, — огрызнулся Второй. — Не учи отца, как делать дела. И протри Мудрейшему рот, у него слюни висят, перед людьми неудобно.
…В восьмом слое засияла опрокинутая восьмерка — эмблема Совета, древний знак бесконечности. Пора начинать. Второй подключил себя и Ныряльщика.
Другие участники уже ждали в конференц-зоне, каждый в двух ипостасях: соцш-аватар и прямое включение из первого слоя в отдельном окошке.
Начали по регламенту.
— Первый, модератор гармонии первого слоя, приветствует Мудрейшего и всех членов Совета, — сказала Золотая Лошадь и глупо вильнула хвостом.
Сам Первый чинно, не размыкая губ, кивнул в окошке прыщавой рожей.
«Ты бы еще лепешку из себя выдавил, идиот, — подумал Второй. — Что за пошлые фермерские мотивы…» А вслух сказал:
— Второй, модератор спокойствия Живущего во всех слоях, приветствует Мудрейшего и всех членов Совета.
Его Осьминог (вот лично он юзерпик себе выбрал с умом — восьми— рукая сильная тварь с глубины, очень уместно) почтительно переплел щупальца.
— Третий, модератор гармонии глубоких слоев, приветствует Мудрейшего и всех членов Совета. — Аватар Третьего, крылатое существо с клыками, рогами, хвостом и в доспехах, рассеянно улыбнулось; параллельно оно явно занималось чем-то еще в более мелких слоях. Землистое лицо Третьего слабо скривилось в первослойном окошке, пытаясь, видимо, улыбнуться по примеру Крылатого. «Опять не побрился, — Второй неприязненно вгляделся в окошко, — и одет в какую-то рвань, это ж надо так себя запустить. Обрюзг, разжирел… Яппп, молодой ведь еще мужчина, всего сорок два. Впрочем, к дизайну ячеек и техподдержке претензий нет…»
— Четвертый, модератор помощи природе, приветствует Мудрейшего и всех членов Совета. — Голубоглазый атлет, поиграв мускулами, поднял правую руку. Седая востроносая женщина в окошке прямой трансляции презрительно промолчала.
Второй отвел взгляд. В последнее время члены Совета старались не смотреть на Четвертую: она вызывала в них что-то вроде суеверного страха. Она отвечала за фермы, медцентры и фестивали. За все случки и паузы. Когда-то раньше, румяная и грудастая, она казалась Совету божеством плодородия. Теперь, с этими впалыми щеками и поредевшими космами, пожираемая червем какой-то болезни, она казалась им старухой с косой.
