Которому в последнее время удивительно везло…
— Валет червей. Валет червей, черт бы его побрал!
Никита не был уверен, что даже дополнительное правило барона Александра сможет обеспечить выпадение конкретной карты.
— Ты, — прошептал Крылов, имея в виду маркиза, — ты, маленький подлец, сыграл против меня…
Телефон Али Тугаева молчал. Именно молчал, отзываясь на запрос лишь длинными унылыми гудками. Не было противного голоса: «Аппарат абонента выключен или находится…» — Али просто не снимал трубку. Странно, очень и очень странно.
Встревоженный Эльдар позвонил Четвертакову, исполнявшему роль заместителя Тугаева, узнал, что Али «только что был здесь и куда-то отлучился», и приказал срочно отыскать пропавшего начальника охраны. Но и сам продолжал набирать номер помощника: поставил телефон на автодозвон и угрюмо наблюдал за периодически появляющимся на дисплее номером Тугаева.
«Куда мог отправиться Али? В подвал? С кем-то разбираться? Вряд ли. Я приказал не предпринимать без меня серьезных шагов. Забыл телефон в кабинете? Выронил?»
Все эти варианты имели право на существование. Равно как и тот, что Тугаев уже мертв. Но верить в такой исход дела Ахметову не хотелось.
— Крылов сказал, чтобы мы пришли без оружия. Автандил обещал ему. — Шишнанадзе широко улыбнулся. — Когда охранники этого шакала станут нас щупать, ведите себя спокойно, не грубите. Понятно, да?
— Мы все поняли, Шалва, — подтвердил один из троих уголовников, расположившихся на заднем сиденье «БМВ». — Пальцы не гнем, базары пустые не ведем.
В отличие от покойного Давида, полагавшегося на профессионалов, Шишнанадзе выходцам из имперских спецслужб не доверял. Конечно, убивать эти ребята умели, но держались они с жителями бывших колоний высокомерно, четко соблюдали дистанцию и не подпускали к себе ближе, чем того требовало дело. Шовинисты проклятые! Поэтому Шалва на серьезные дела брал проверенных парней, своих, в соседних саклях выросших, в большой город перебравшихся лишь благодаря Автандилу.
— Из подземного гаража на третий этаж ведет лифт. Металлоискателей нет. Значит, досматривать нас будут при въезде. У шлагбаума.
— Пусть смотрят, — ухмыльнулся водитель. — Мамой клянусь — ничего не найдут.
— Они могут дать сопровождающего.
— Если дадут — его первого и замочим, — скривился Шишнанадзе.
Подчиненные дружно заржали, затрясли плохо выбритыми щеками, водитель надавил на газ, и боевая машина воров еще быстрее помчалась к «Двум Королям».
— Ты же сам проиграл Крылову «Мазератти», — не унимался Иголка.
— Ну и что? — хрюкнул Копыто, прикладываясь к горлышку фляжки. — Что ш того?
В салоне запахло кукурузным виски.
— А теперь будешь проигранную тачку угонять!
— Ну и что?
— Сам говорил, что тебе теперь в карты везти не будет! — провозгласил Иголка. — И даже в беспроигрышную лотерею!
— Лотереи эти беспроигрышные для кретинов вроде тебя придуманы, — пробубнил сидящий за рулем Контейнер. — Играй не играй — один хрен. Только наличные спустишь.
— Ты кого кретином назвал?!
— Тихо! — Уйбуй глотнул, рыгнул, вытер губы тыльной стороной ладони, вздохнул и произнес: — Ежели мы иж этого дерьма выберемшя, я в карты больше не игрок. Хватит!
Заложенный джип вез грустных дикарей к «Двум Королям».
Захар знал, что она придет.
Клаудия Бруджа, таинственная и загадочная. О ее способностях ходили легенды, о ее пристрастиях — пошлые анекдоты.
Глаза Спящего.
Римская Шлюха.
Старый барон берег дочь почище иного сокровища, что было совсем нехарактерно для семьи Масан, в которой дети рано покидали родителей. Старый барон потакал всем капризам дочери, что было совсем нехарактерно для него — жесткого и властного. Старый барон верил каждому слову дочери, что было нехарактерно для Саббат.
И поэтому Захар был уверен, что она придет. Не сможет не прийти, ибо его поступок возбудил интерес Клаудии, взволновал: лучшая предсказательница Масан не могла предположить, что епископ Треми сделает этот шаг.
Захар был уверен и тщательно готовился к встрече…
Треми прекрасно слышал легкие шаги идущей по коридору девушки, уловил едва заметное движение воздуха — беззвучно отворилась дверь в комнату, но оборачиваться к Клаудии не стал. Остался сидеть, как сидел: спиной к дверям, лицом к окну.
— Ты сильно рисковал.
Девушка говорила на масари, древнем языке ночных кланов, и через несколько мгновений Захар понял причину: услышал дыхание остановившегося за дверью чела. «Очередной любовник?» Мысль неожиданно царапнула. Не то чтобы епископ презирал челов, но ему было неприятно думать, что дочь истинного кардинала отдается тем, кого считают пищей.
— Ты произнесешь хоть слово? Или отец отрезал тебе язык?
В голосе послышалось раздражение. «Пора!» Треми поднялся с кресла, развернулся и элегантно склонился в поклоне ир-хаминэ — именно так древний этикет Масан предписывал приветствовать женщин, «чья красота заставляет звезды умирать от зависти». Пять часов потратил Захар, выбирая наиболее подходящий поклон из ста девятнадцати существующих, и понял, что угадал: в глазах Клаудии появилось удивление и даже легкая растерянность.
— В наши дни предпочитают говорить «привет»…
Треми чуть-чуть, уголками губ, улыбнулся, показывая, что оценил шутку девушки, но продолжал молчать, дожидаясь окончания церемонии.
Она протянула правую руку — знак благорасположения, прохладные пальчики девушки коснулись лба Захара и чуть задержались — знак интереса. Треми на мгновение накрыл их пальцами правой руки — подчеркнул восхищение.
— Я у ваших ног, Клаудия. Будучи наслышан о вашем уме и мудрости, я не ожидал увидеть перед собой женщину столь дивной красоты.
— В Тайном Городе нет моих фотографий?
— Фотографии и магические картины — бездушные образы, неспособные передать ваше очарование.
Она улыбнулась. Мягко, почти нежно. Опустилась в кресло, жестом разрешила присесть Захару.
— Признаться, епископ, я представляла вас более… современным.
Он второй раз сумел сбить ее с толку.
— То есть невоспитанным и необразованным.
— Я рада, что ошибалась. — Клаудия продолжала улыбаться, но Треми понял, что обмен любезностями завершен. — А теперь, епископ…
— Прошу вас: Захар.
— Хорошо. — На мгновение улыбка стала искренней, но то была последняя вспышка — девушка окончательно перешла на деловой тон: — А теперь, Захар, расскажите, ради чего вы так сильно рискуете?
