Я отвечаю, что добрался хорошо, устроился у юнармейцев и вместе с ними пообедал в столовой, а в голове назойливо стучит: «Зачем вызвали? Зачем? ЗАЧЕМ?!»
— Ну, раз ты сыт и разместился, я думаю, что нет смысла тянуть. Верно, Алексей?
— Так точно, — подтверждает Бугров и, глядя мне прямо в глаза тяжелым, каким-то мертвым взглядом, не то приказывает, не то предлагает: — Ты сядь, Волков, сядь. В ногах правды нет.
Я усаживаюсь в удобное, обитое вытертым плюшем старинное кресло еще из старых, дотемных времен…
— Разговор у нас с тобой будет долгий, серьезный ну и, сам понимаешь, секретный…
Ого! Они что, задумали что-то? То-то я слыхал, что нынешний председатель Совета Дружин «не тянет»… Дела…
Евграшин откашливается, но говорить начинает Бугров:
— Вот что, Борис. Ты парень неглупый, грамотный, все о тебе хорошо отзываются… А вот скажи: ты когда-нибудь задумывался, что дальше?
— То есть как это? — Точно! Переворот затевают… Вот это влип…
— Подожди, Алеша, — в разговор вступает Евграшин, — дай-ка я проще поясню. Борис, как ты думаешь: через десять лет в нашей республике жить станет лучше?
— Ясно, лучше!
— А почему?
— Ну… Мы много строим, много делаем… Вот завод в Ухте на полную вывели… Даже птицефабрику собираемся… Детей много! А раз много детей — значит, будут рабочие руки, так? Значит, точно — жить станем лучше!
Закончив свои рассуждения, я гордо взглянул на них. Ну, разве я не прав? Но ни Евграшин, ни Бугров что-то не торопятся подтверждать мои выводы…
— Видишь ли, Борис, — Евграшин озабоченно чешет нос, — все было бы так, как ты говоришь, если бы не одно «но».
Что еще за «но»?..
— Скажи, ты в деревне бывал? — низким, без интонаций голосом интересуется Бугров.
— Ну, бывал…
— Поля, луга видел?
— Да видел я, товарищ председатель Тимуровского комитета. И поля, видел, и луга…
— Их больше стало? — и опять давит своим мертвым взглядом. — Вспоминай, звеньевой.
Да вроде нет. Там, где наш первый лагерь стоял, полей вроде даже меньше стало. Ну, точно. Я помню, что, когда совсем маленький был, у реки поле было овсяное. Я еще тогда говорил, что оно — геркулесовое. Нас туда на полевые работы посылали, в пионерский десант. Типа прогулки на свежем воздухе. А потом, когда уже постарше стал, пару раз по делам в этот же колхоз попадал. Так не было уже этого поля. Деревенские говорили — болото съело. И осушить не смогли. Вроде кто-то приезжал из Дворца пионеров — юный мелиоратор, что ли? — так он сказал местным юннатам, что сделать ничего не может… Да еще Ирка рассказывала, что будто бы дед ее подружки — старый большевик, ему уже пятьдесят шесть! — жаловался, что в деревнях у Двины посевные площади втрое сократились…
— Нет, товарищ председатель Тимуровского комитета, больше их не стало. Вроде бы даже меньше стало…
— А есть мы что будем, если полей уже сейчас — нехватка? А ну-ка, вспоминай, Волков: сколько раз только за этот год гарниры отменяли?
Бли-и-ин! А ведь и верно: чуть не раз в неделю мы мясо или рыбу без гарнира рубали. Раньше-то, как сейчас помню: и каша на завтрак, и макароны, и капустка там, свеколка… А сейчас — только хлеба в обрез, картошка и морковка, которая после Тьмы чуть не самая урожайная культура. Иная морковочка на полпуда потянуть может… А все остальное — грибы, мясо да рыба…
Я молчу. А чего говорить-то? Хотя… Это что же получается? Мы, значит, с голоду подыхай, сухари вместо конфеток малькам отдавать станем, а буржуи разные будут сидеть, обжираться, руки потирать и ждать, пока мы от голода загнемся?
— Я, товарищ председатель Тимуровского комитета, так думаю: раз у нас еды мало — надо ее у скандинавов забрать! — Я непроизвольно сжимаю кулаки. — Зарницу им объявить и вырезать до последнего. Там земля есть, и поля можно…
Я собираюсь развить свою мысль дальше, но меня останавливает Евграшин. Мягким движением он, словно бы по-дружески, толкает меня в плечо и поворачивается к Бугрову:
— Вот, Алеша, именно об этой реакции я тебя и предупреждал. Смотри: глаза горят, кулаки сжаты, аж костяшки побелели. Четыре зарницы прошел, пятая ему — нипочем! Э-эх, Борис, — это уже ко мне, — да было б у нас таких, как ты, хоть двадцать тысяч — так бы и сделали. А как прикажешь поступать, если ребята вроде тебя — на вес золота?
Доброе слово и кошке приятно! Я расслабляюсь, и тут вдруг Бугров, совершенно не меняя своего мертвого выражения лица и не отводя своего мертвого взгляда, нагибается к столу и вытаскивает из него бутылку:
— Давайте-ка, мужики, выпьем по сто боевых. За то, чтобы на будущий год — в Артеке!
Если бы этот новогодний, хотя, в общем-то, вполне обычный тост произнес кто-нибудь другой, а не Бугров, которого скандинавские солдаты уже в пятнадцать лет прозвали «Вита дёден», когда он, командуя летучим звеном лыжников, наводил ужас на маатилы, кили, утпосты и прочие стады, я бы окончательно расслабился и выпил бы свои сто грамм без задней мысли. Но тут…
— И верно, — присоединяется Евграшин. — Давайте-ка мы с вами, ребята, выпьем за то, чтобы древняя столица пионеров всего мира снова зазвенела пионерскими голосами!
Мы чокаемся старинными рюмками, еще из Чехословакии, и опрокидываем их содержимое в себя. Э-эх! Хоть и говорят, что «первая — колом», но к данному напитку это явно не относится. Это вам не «Советская пионерская», не «Столичная пионерская», даже не «Особая комсомольская». «Гвардейская» — до сих пор пробовать не доводилось! Говорят, что есть еще какая-то «Большевистская», но вряд ли она лучше, чем эта. Тонко отдает медом и, кажется, морошкой, а запах! М-м-м, вкусно…
— А вот скажи нам, Борис, как по-твоему: есть шанс Артек увидеть или нет?
Вот-вот, поэтому-то расслабляться в такой компании и нельзя! Не успели еще по первой, а Бугров — смерть белая — уже с вопросиками политическими. Ну, и что вот ему отвечать прикажете?..
— Так разве он не сказка? — невольно вырывается у меня.
Ой! Эти двое уставились на меня так, словно две холодные струи в лицо ударили. И даже взгляд от этих двух пар глаз, нацелившихся на тебя, точно орудийные стволы, отвести нельзя.
Евграшин смотрит внимательно, изучающее, а Бугров — тяжело, оценивающе. Так неуютно, как под прицелом этих взглядов, я еще никогда себя не чувствовал… Даже когда у меня, еще в минус втором отряде, запрещенную книгу нашли… Черт меня тогда дернул в поиске эту книжку с цветными картинками подобрать! Название — не по-нашему — «COSMOPOLITAN», а текст — по-русски. И описывалось там, что девчонкам в ребятах нравится. И девки там — в раздельных купальниках или в таких… не знаю, как оно называется, но все такое… полупрозрачное… Вот и не сдал тимуровцу, а хранил… Отчитывали меня на совете дружины ого как! Со стыда готов был сквозь землю провалиться. Когда к двум месяцам без личного времени приговорили — даже не испугался и не расстроился, а только рад был, что разбор моего дела закончился… Но тут…
