Мы лежачи бок о бок на дне лодки, окруженные стеной корзин, и глядели в темное небо. Тихо поплескивала вода, со стороны носа, где расположился Карась, доносился скрип уключин.
– А что именно? Я имею в виду, какие стихи?
– Понятия не имею. Никогда не разбирался в сти… Ну, гад, опять!
Любовь – над бурей поднятый маяк,
не меркнущий во мраке и тумане.
Любовь – звезда, которою моряк
определяет Место в океане.
– В реке, – машинально поправил я.
– Что ты сказал?
– Это я ему…
– А что он сказал?
– Ерунду. Любовь, моряк, маяк и мрак.
– Оптимистические стихи. Он их, что ли, сам сочиняет?
– Да нет. Советчик сиро… спроецировался в какую-то книжку и, как я понимаю, теперь может выдавать только куски из этой книжки. И угораздило же его попасть в книгу со стихами. Попался бы мне тот, кто все эти стихи написал!
– А я люблю стихи, – заявила Лата. – Не все, конечно, но про любовь – люблю.
– А я люблю темное пиво и высоких брюнеток, так что с того?
Лата вздохнула:
– В тебе романтики примерно столько, сколько у старой бандерши. Ты однобокий.
– Это я-то однобокий? Я многогранен, как граненый стакан.
– Как стакан с темным пивом? – уточнила она.
Мы постепенно возвращались к привычному стилю общения, но сейчас у меня совсем не было настроения обмениваться колкостями, так что я повернулся на бок и просунул руку под голову Латы.
– Эй, чего это ты? – удивилась она.
– Видишь, какое дело… Там, наверху, эти, – сказал я проникновенно, – звездочки. А тут, внизу… мы с тобой.
– Ну, так что дальше?
– Тебе удобно? – Я придвинулся, рассматривая ее сверху, с довольно-таки близкого расстояния.
Ее глаза на звезды не похожи,
нельзя уста кораллами назвать,
не белоснежна плеч открытых кожа,
и черной проволокою вьется прядь.
Посмотрев на ее волосы, я уточнил:
– Желтой.
– Что желтой?
– Так, к слову.
– Опять чушь несешь?
Мы помолчали, и я спросил:
– Почему ты тоже решила плыть?
Лата замялась:
– Ну… Мне, в общем, всегда хотелось находиться в гуще событий. Я очень любопытная. А тут, знаешь, какая скука, особенно после Нижнего Нимба?
– Не знаю. Сам я пока что скуки не испытывал, даже наоборот. И это все? – Я придвинулся еще ближе.
– Все! – с вызовом ответила Лата. – Что, интересно, ты хотел еще услышать?
– Ну, я подумал…
– Что – подумал? – возмутилась она. – Что у меня коленки трясутся в твоем присутствии? Так вот, это полная чепуха… – Тут наконец она поняла, как близко я придвинулся, и Лата решительно приказала: – Немедленно отодвинься. Я, мля, порядочная девушка.
Порядочна и хороша собой?
Порядочности тесно с красотой.
Вместо ответа я склонился ниже.
– Слышишь, Рыжий! – быстро заговорила она. – Ты ж любишь высоких брюнеток, а я, если заметил, маленькая и почти блон…
* * *
– Зря, конечно, ты поплыла со мной, – через некоторое время произнес я.
– Знаешь что! – Лата уперлась ладонями в мою грудь и отпихнула. – Можно сказать, получил, чего хотел, а теперь заявляешь, что я зря поплыла.
– Ну, нельзя сказать, что получил все…
– Я хотела сказать, в разумных пределах.
– Нет, с одной стороны, я рад… Сама понимаешь почему. Но с другой стороны, в замке ты мне ничем не поможешь. Скорее, наоборот, помешаешь. У меня там будет время заботиться только о себе самом.
– Вы с Чочей явно нашли друг друга – оба натуральные мужские шовинисты. Неужто до сих пор не понял, что я не кисейная барышня? Я сама могу о себе позаботиться. И вообще, в замок я заходить не собираюсь. Спрячусь где-нибудь снаружи, пока ты не выйдешь. А если не выйдешь или станет опасно, смоюсь без тебя.
Мы помолчали, затем она спросила:
– Слушай, а раньше, до начала всего этого, ты действительно вообще ничего не знал о Сопредельных Реальностях?
Я нахмурился, ведь только что подумал о том же.
– Нет.
– И… какие ощущения?
– Это как… Ну, понимаешь, трудно объяснить. Короче, у меня такое впечатление, что я сидел в комнате… в маленькой темной комнате. То есть мне казалось, что я нахожусь в маленькой темной комнате. Света почти нет, только тусклый светильник, так что я вижу лишь узкий освещенный круг, в котором нахожусь. А потом, когда я прилетел на станцию, когда мне рассказали, что к чему, потом я попал в Зенит, сюда… Словно светильник вдруг начал гореть ярче, все сильнее и сильнее, очень много света, и я вдруг обнаруживаю, что узкая комната – не комната, что я нахожусь в центре огромного зала, такого, что и стен не видно, потолок очень высокий, вокруг какие-то переходы, множество дверей, и куда они ведут – неизвестно. И все вокруг залито светом, хочется встать и побродить вокруг, изучить то, что озаряет этот свет… Ты. э… понимаешь меня?
Подумав, она ответила:
– Да, кажется, понимаю.
Лодка поплыла быстрее – мы достигли Песчанки.
– Кстати, а Карась знает, что ты здесь? – спросил я.
– Когда я пряталась под корзинами, он, по-моему, не видел, но теперь…
Я поднялся на колени и выглянул. Было уже совсем темно, фигура рыбака смутно виднелась на носу.
– Эй, Карась! – негромко позвал я. – Долго еще?
– Не-а, – ответил он после паузы. – Сейчас повернем в протоку, а оттуда до замка рукой подать. Вы теперь не больно-то шебуршите. И прикройтесь корзинами на всяк случай.
– Слышала указания? – спросил я, укладываясь обратно и подтягивая к себе корзину. – Скоро приплывем.
К тому времени, когда лодка покинула русло Песчанки, свернув в один из рукавов, мы успели завалить себя корзинами и теперь лежали, прижавшись друг к другу так, что я ощущал дыхание Латы на своей щеке. Советчик на какое-то время умолк. Я спросил:
– Чем вы с Чочей занимались в Жемчужном Нимбе? И как познакомились со Свеном Гленсусом? Расскажи, мне интересно.
– Мы были каталами, – ответила она. – Карточными кагалами. Знаешь, что это значит?
– Подделывали географические карты? Зачем?
– Какой ты все-таки, Уиш, олух! Лопух с окраины. Мы просто…
