Из узкого пространства между столом и стеной торчали обтянутые серыми домоткаными штанами ноги. Я сделал осторожный шаг и заглянул. Под столом, глядя в потолок остекленевшими глазами, лежал Хуансло Хит.
Я помедлил, пытаясь сообразить, что мне теперь делать, а затем ринулся вниз по лестнице, в спальню.
Глава 2
Лекарь сразу же отправился в башню. Появившиеся одновременно с ним старейшина, гробовщик и Дерт, сын Дарта, смотрели на меня с явным подозрением и близко старались не подходить. Мы проследовали на кухню, где под низким столом тускло поблескивала батарея бутылей, и гробовщик предложил немедленно выпить. Я достал одну из бутылей, нашел стаканы, до половины наполнил их, пробормотал: «Закусить бы…» – и шагнул к двери, но старейшина окликнул меня дребезжащим голосом:
– Ты куда?
– В кладовую, – пояснил я, останавливаясь. – Там яблоки есть и…
– Я принесу, – вызвался Дерт, сын Дарта, и приволок всю корзину.
Мы подняли стаканы.
– Что ж, – молвил старейшина. – За упокой… Чтоб ему… земля, значит, пухом…
Не чокаясь, мы выпили, после этого дыхание мое перехватило, и я поспешно вгрызся в яблоко. Когда ступор прошел, смахнул с глаз слезы и наконец обрел возможность видеть. Стаканы гостей были пусты, они сидели, настороженно глядя на меня.
– Ну, так, – произнес я, откладывая огрызок. – Кажись, вы думаете себе, не этот ли невесть откуда взявшийся родственничек пришиб старика, чтобы получить его наследство? Ась?
– Вылазь! – передразнил старейшина. – А что еще, по-твоему, милок, мы должны себе думать?
Гробовщик промолчал, а Дерт. сын Дарта, согласно кивнул.
– Ну, хочу сказать, что тут того наследства – кот напикал. Я еще не осматривался, но, кажись, таких пустых домов в округе полно, выбирай любой и живи. А из-за мебелишки, посуды и бочонка с капустой убивать никого не станешь…
Старейшина покачал головой.
– Это ешо неведомо. Неведомо, чего у Хита в подполье да под перинами схоронено. Он был хитрющим стариканом и себе на уме. Мы-то этого не знаем, а ты, може, чего и прознал…
– Ничего не прознал. Я вообще тут впервой и родственника видел всего пару раз, давным-давно.
– То ты так говоришь…
– Ну а потом…
Дверь открылась, появился лекарь – кучерявый вислоусый дядька неопределенного возраста. Взоры присутствующих обратились к нему.
– Так что? – спросил старейшина.
Лекарь медленно сел, почесал затылок и с непонятным выражением произнес, потупив глаза и нервно теребя мундштук слухательной трубки:
– Никаких внешних повреждений.
– А шо ето значит? – осведомился гробовщик.
– Это значит, что его никто не бил, не колол, не резал, не кусал, не колотил головой и другими частями тела о стены и даже не царапал…
– Ага… А чего ж он тады того… навернулся-то?
– Смерть от сердечного удара.
– Тоже от сердца? – удивился Дерт, сын Дарта. – Как и кузнец?
– Как и кузнец, – подтвердил лекарь.
– То есть ты точно можешь сказать, что вот этот парниша… – старейшина повел в мою сторону тонким носом, – никакого касательства к евонной смерти не имеет?
Лекарь покосился на меня.
– Могу.
– Никакого? – уточнил старейшина.
– Ну, ежели только Хит не помер от радости, когда его увидал.
Все расслабились, а Дерт, сын Дарта, заулыбался и даже подмигнул, показывая, что с самого начала не сомневался во мне.
– Так я пойду, – сказал лекарь, вставая. – Делов еще…
– Стой! – велел старейшина, внимательно наблюдая за ним. – Чего это с тобой, Мицу?
– Со мной? – Лекарь растерянно поковырял в ухе мундштуком трубки. – Да нет, ничего.
– Так «да» или так «нет»? Я не думаю, что этот вот парниша мог тебя подкупить, – я тебя знаю, да и не было у него на это времени. Значит, что-то другое. Выкладывай, чего такой смурной?
Лекарь повел плечами, еще раз ковырнул в ухе и наконец спросил:
– Сколько, по-вашему, этому Хиту было годов?
Старейшина развел руками:
– Скоко годов? Ну, не знаю…
– Годов восемьдесят, – вставил гробовщик.
– Да, может, около того. Постарше меня, значит.
– Ну вот. А организм у него, как все равно у сорокалетнего дядьки.
Я насторожился, внимательно вслушиваясь в разговор. Это становилось интересным.
– То есть как? – не понял Дерт, сын Дарта. – Ты че несешь, Мицу?
– «Че-че»! Ниче! – осерчал лекарь. – Че есть, то и несу! Я, конечно, только снаружи ошшупал, без вскрытия трудно определить, но все ж таки… Не могут быть у восьмидесятилетнего… даже у семидесятилетнего старикана такие… сохранившиеся внутрешние органы. Я вообще-то его плохо знал да и видел редко… Он пил?
– Пил! – с вызовом подтвердил гробовщик. – Пил, так шо с того? А кто щас не пьет, кто не пьет? Жизня такая пошла… вредная. Я сам, редко, правда…
– Нишкни! – приказал старейшина.
Гробовщик, сопя, сгреб со стола бутыль и разлил пойло по стаканам. Лекарь продолжал:
– Значит, пил и тем вред организму наносил. Должен был выглядеть еще старше своих годов… А он… Ну, неизъяснимый для научного знахарства факт! Не понимаю!.. – Махнув рукой, лекарь встал и покинул кухню.
– Какую-то ерунду Мицу гутарит, – высказался Дерт, сын Дарта.
– Ну, лады… – Старейшина взял стакан, и это послужило сигналом – мы все, презрев слова лекаря о вреде питья для внутрешних органов, выпили. – Значит, он сам помер. А почему мы должны верить, что ты его родич?
– Договорить не дали… – проворчал я, вытаскивая из нагрудного кармана сложенный вдвое лист пергамента. – Нате, читайте!
Старейшина извлек очки в проволочной оправе с толстыми линзами, водрузил их на нос и принялся читать вслух:
«Внук мой, Уиш Салоник!
Надеюсь, письмо сие найдет тебя в городе Чеппле, где ты, как я знаю, проживаешь. Пишет тебе дедушка твой, урожденный Хуансло Хит. Обитаю я сейчас в селении Беляны, что на восточном берегу океана Сапфо, близ речки (ныне – болота) Длины, неподалеку от города Базика. Поселился тут давненько и владею каменным домом с прилегающим к нему садом, а также кое-каким капитальцем. Люди тут хорошие, не злые, а особо выделяются благородством душ тутошнее начальство, старейшина и голова.
Чувствую я, Уиш, что здоровье мое ослабло, сердце побаливает, голова кружится иногда, верно, грядет мой смертный час. Других родичей у меня, окромя тебя, нет, так что приезжай, поживи со стариком, порадуй меня на склоне лет, а как придет неминуемая кончина, так и вступишь во владение каменным домом с прилегающим к нему садом, а также кое-каким моим капитальцем.
