— В чем дело? — Наверно, мы что-то забыли в домике на пустоши: скрипку, ноты или еще что-нибудь…
— Почему нельзя остановить время? Почему мы не можем взять и признаться себе: вот это — самое главное в жизни, больше нам ничего не нужно, мы будем беречь это и никому не позволим нарушить идиллию. Почему так нельзя, Грегори? Отвечай!.. — Бриджит говорила запальчиво и все дергала меня за руку, словно пытаясь вытянуть ответ.
Я был ошарашен и, не исключаю, уставился на нее с разинутым ртом. Я не понял, что она хочет сказать. Зато я внезапно осознал, что передо мной стоит настоящая Бриджит, какой я прежде ее не видел, — взрослая женщина, которой она скоро станет; ее немного угловатое лицо с нелепым вздернутым носиком и большим ртом засияло необыкновенной нежностью и хрупкостью, я увидел перед собой удивительную и до страшного уязвимую красавицу. Ее большие глаза светились трагической беспомощностью.
— Что ты такое говоришь, Бриджит? — выдавил я, смущенный скорее увиденным, нежели услышанным. — Ничего не понимаю. Что я должен сделать?
— Ничего, ничего! — бросила Бриджит, досадуя не только на меня. — Вздор это все. — Она развернулась и побежала к дому.
В комнатах включили свет, но шторы не задернули. Бриджит и Дороти Соули настраивали инструменты. Мистер Элингтон курил трубку и хмурил брови, изучая партию фортепиано для трио Шуберта си-бемоль мажор. Бен Керри и Ева, чернокудрый принц и Златовласка, сидели рядышком, не глядя друг на друга, но словно под надежным колпаком, в своем собственном маленьком мире. Джоан улыбалась неизвестно чему, ее глаза прятались в черной тени, а Джок безмятежно курил — путник на отдыхе. Юный Дэвид, румяный и сонный, прильнул к миссис Элингтон, а она то и дело окидывала любящим материнским взглядом всех своих детей. Я очутился в заветном сне, в волшебном окружении зеленых фантомов. За окнами и дверями чернела нежная ночь.
Мистер Элингтон решил подурачиться и изобразил заезжую знаменитость.
— Лэди и жэнтльмены! — напыщенно объявил он. — По шпециальной прощьбе наших многоуважаемых зрителей — тр-р-ио Шубер-рта си-бемоль мажор-р-р! Скрипка — ми-ис Бриджи-ит Элингтон. Виолоншэль — ми-ис Дороти Шоули-и. За роялем ваш покор-рный шлуга Джон Элингтон! Прошу вашего внимания!
Музыканты заиграли и очень скоро добрались до того медленного пассажа, который я услышал недавно в баре гостиницы «Ройял оушен» и который вмиг перенес меня в далекое прошлое. Виолончель сперва мурлыкала и покачивалась, а затем, стеная, уплыла на второй план, и скрипка пронзительно и сладко подхватила ту же мелодию. Внезапно среди осколков и щепок Шуберта в дверях гостиной появились два незнакомца — мужчина и женщина.
— Мистер Элингтон, покорнейше прошу меня извинить, — сказал мужчина. — Мы звонили в дверь, но никто не подошел. Я подумал, надо известить вас о нашем приезде.
Нас представили друг другу. Знакомьтесь, Малькольм Никси, приехавший из Лондона, чтобы какое-то время поработать с нами в конторе. Его жена Элеонора. Нет-нет, жилье они нашли, остановились на пару дней в «Мидлэнде», затем решили заглянуть сюда и дать знать о своем приезде. Да, они уже поели. Почему бы нам не вернуться к музыке? И Бриджит, нахмурившись, ответила: «Нет уж, спасибо».
И мужу, и жене было под тридцать, и я заметил в них удивительное сходство. Не внешнее — она была ослепительная брюнетка, а он — обыкновенный щеголь; скорее, они выросли в одинаковых семьях, имели одинаковые взгляды и предпочтения: люди из большого города, приехавшие в глубокую провинцию. Конечно, открыто они своего снисхождения не показывали, напротив, были очень любезны и всячески старались польстить хозяевам, загладить вину за испорченный вечер. Они говорили быстро и четко, почти колюче. Оба явно привыкли вращаться в обществе. Никси знал, что я тоже работаю в «Хавесе и компании», и сказал, что завтра мы непременно увидимся в конторе, попытавшись завязать между нами деловые отношения. Миссис Никси легко и непринужденно обрабатывала миссис Элингтон, Еву и Джоан, которые заметно стеснялись (Бриджит и Дороти Соули недовольно бормотали в углу). Она даже отпустила две-три шуточки о журналистах в адрес Бена Керри: тот, судя по всему, пришел в восторг. Да, Элеонора была редкой красавицей: ясные глаза, сливочная кожа и чудесная гордая шея. Черный лебедь, царственная особа из далекой неведомой страны.
В тот самый миг, когда я пытался вспомнить образ молодой Элеоноры Никси, меня потревожил звук приближавшихся шагов. Я обернулся и увидел на тропинке пожилую леди с прямой спиной, тяжело опирающуюся на трость. То была леди Харндин: Элеонора Никси тридцать лет спустя. Она подошла ближе, посмотрела на меня прежними ясными глазами, узнала и улыбнулась. Я испытал странное тревожное чувство, от которого по спине пробежала дрожь. Мне внезапно открылось, что истинная Элеонора Никси — не та красавица из моего прошлого и не старуха, что стоит теперь передо мной. Обе они — лишь искаженные отражения, а настоящая Элеонора прячется где-то за ними, неподвластная времени и переменам. Конечно, так можно было сказать про каждого. Внезапное это осознание потрясло меня до глубины души, и я пришел одновременно в ужас и в экстаз.
— Надо же, мистер Доусон, — сказала она, — по-моему, я вас напугала. Вы о чем-то задумались — о работе, наверное, а я вас потревожила. Прошу прощения! Вы собираетесь обратно в гостиницу?
— Да, пора пить чай.
Мы медленно зашагали по тропинке.
— Думал я не о работе, а между прочим, о вас. Я вернулся в далекое прошлое — и провел там весь день. Как раз сейчас вспоминал тот воскресный вечер, в конце мая 1913-го, когда вы с супругом неожиданно появились в доме Элингтонов. Мы слушали трио Шуберта, если помните.
— А… Элингтоны, да-да. Позвольте вспомнить. Про музыку не скажу — не стану делать вид, что смыслю в ней хоть что-нибудь, и Малькольм тоже, но я помню, как мы пришли к Элингтонам сразу по приезде в Браддерсфорд. — Несколько секунд она молчала, а потом непринужденно добавила: — Все это в прошлом, не так ли? А сейчас вся гостиница взбудоражена вестью о приезде киношников. Расскажите о них!
— Элизабет Эрл и Георг Адонай. Вы наверняка ее видели — голливудская знаменитость, хотя родилась в Англии. Она будет играть главную роль в фильме, сценарий которого я сейчас пытаюсь закончить. А Георг Адонай — режиссер картины. Он венгр.
Говоря все это, я чувствовал, что Элеонора отмела мои воспоминания об их приезде в Браддерсфорд не вполне искренне, с напускной непринужденностью. Уж слишком легко и быстро она сменила тему. Я совсем не ожидал от нее особого интереса к событиям тех лет, однако по ее реакции понял, что они до сих пор ее волнуют.
Вдруг, когда мы подошли к небольшой гостиничной калитке, она положила руку мне на плечо и с улыбкой посмотрела на меня.
— Как я была одета в тот вечер?
Я очень удивился.
— Когда? В 1913-м, когда вы впервые приехали к Элингтонам?
— Да. Вы говорите, что вспоминали тот вечер. Как я была одета?
— Господи… Понятия не имею!
