— Я ничего не брал, — произнес Шооран. — Я свободный изгой и иду по свободной земле.
— Не брал?! А это что?! — крестьянин кинулся к Ай, ухватил ее за волосы, стараясь вытащить лепесток.
Шооран ударил хама по руке, оттолкнув так, что мужик отлетел на несколько шагов, врезавшись спиной в затрещавшую изгородь.
— Это опавший лепесток, — сказал Шооран. — Он ничего не стоит.
Цэрэги без интереса следили за перебранкой и были готовы уйти, оставив владельца дерева самого разбираться с похитителем лепестка. Но тут вмешался Боройгал.
— Ты кто такой? — спросил он Шоорана, глядя поверх его головы. — Что-то мне твой голос знаком.
— Мой голос знаком многим, — сказал Шооран. — Я сказитель.
— Не-ет! Ты не крути. Я сказочки слушать никогда не ходил, но голосок твой мне очень знаком…
Боройгал подошел ближе, посмотрел на Шоорана с одной стороны, потом с другой, так, чтобы не было видно шрамов, стянувших правую щеку. Удовлетворенно хмыкнул.
— Шпион вана! Ты был здесь, когда исчез Хооргон. А теперь тебя подослали убить меня? Да? Не выйдет! Вяжите его!
Шооран рванул из-под жанча хлыст, но Боройгал стоял слишком близко, чтобы можно было успеть раскрутить оружие. Шооран ударил Боройгала в лицо тяжелой рукояткой, но копье одного из цэрэгов вонзилось Шоорану в запястье, двое воинов повисли на плечах, Шоорана сбили с ног и, нещадно заламывая раненную руку, начали вязать. Ай, замершая в первую секунду, молча метнулась и вцепилась зубами в щеку упавшего Боройгала. Великан взревел и замахнулся кулачищем. Любую женщину такой удар убил бы на месте, но Ай оказалась слишком легкой. Она лишь отлетела в сторону, но тут же вскочила, шипя как рассерженная тукка и готовая вновь броситься в атаку.
— Беги! — закричал Шооран. — Беги к Ээтгону, пусть выручает!
Ай развернулась и поскакала вдоль поребрика. Когда было нужно, ее шлепающая походка исчезала, и уродинка мчалась впереди многих. Иначе она не смогла бы вовремя удирать от Многорукого.
— Схватить! — прохрипел Боройгал.
Шооран, на спине у которого сидело двое цэрэгов, сумел извернуться и, зацепив ногой, уронить солдата, рванувшегося исполнять приказ. Пока тот поднимался, Ай унеслась далеко.
«Лишь бы добежала до мокрого, а там — уйдет», — подумал Шооран. Он-то знал, как бессмысленно ловить Ай в зарослях хохиура.
Цэрэги сгрудились вокруг связанного Шоорана и принялись его бить. Не каждый удар достигал цели, иглы башмаков с трудом пробивали толстый жанч, но уже через минуту Шооран потерял сознание от боли.
Боройгал был назначен одонтом три дня назад. Конечно, в государстве изгоев слово «одонт» было как бы под запретом, но как еще назвать человека, поставленного управлять приобретенными оройхонами? Так что Боройгал с легким сердцем украсил себя костяным тесаком, а наедине с собой величал себя одонтом.
Вообще-то, когда отряды ночных пархов вступали на угловые земли, Боройгал не думал о возвышении, а дрожал за свою шкуру. При трех последних правителях он был палачом и затолкал в шавар немало изгоев, так что для страха основания были. Но потом он решил, что надо быть смелее. В конце концов, палачи нужны любой власти, а охотников на эту должность не так много. Поэтому, увидев Суварга, шествующего в окружении охраны, Боройгал громко крикнул:
— Здравствуй, правитель Суварг! Я рад тебя видеть!
Нельзя сказать, что правитель Суварг тоже обрадовался этой встрече. Был в его прошлой жизни один шаварный закоулок, в который он не хотел бы пускать посторонних. До сих пор никто не спросил предводителя изгоев, как удалось ему не только вывести отряд из владений Моэртала и пройти затем половину страны, но и увеличить при этом армию изгоев чуть не вдвое. Бродяги считают, что им так повезло. Тэнгэр оставил мысли о вечном и позаботился о них. Нет, о них думал предусмотрительный Суварг. Не договорившись с одонтами такую операцию не провернуть. Но попробуй сказать об этом вслух, и клеймо предателя уже не смыть. А кто мог знать тогда, что отыщется эта страна, и сегодня он сможет говорить с ваном на равных и даже отнимать его земли? Тогда, чтобы выжить, пришлось кое-что обещать, да и выполнять обещанное. Своими людьми и своей страной он не поступился, а что до лазутчиков, проходивших с его ведома в области братьев, то надо было сохранять мир. Только как объяснить это увечным и калеченным членам совета, которые знают лишь чувство непримиримости? Даже Ээтгон среди этих закостеневших типов кажется гибким политиком. Ээтгон о многом догадывается и молчит, но если скандал выплывет, то и он окажется среди противников. А ведь пока на угловых оройхонах сидел запутавшийся в интригах Тройгал — всего-то пара недель! — связь с ваном шла через этого громилу, что, скверно улыбаясь, машет ему рукой.
И Суварг кивнул благосклонно, а потом беседовал с палачом наедине и поставил его главным над этими оройхонами. И то сказать, соглядатая лучше держать на виду, да и связь с ваном так сразу рвать не стоит. Мало ли, что может случиться…
Поимка Шоорана стала первым деянием Боройгала на высоком посту. Признав в Шооране своего давнего обидчика, Боройгал загорелся местью. Но, будучи палачом, он слишком хорошо знал, как быстро умирают жертвы даже в самых опытных руках, а Боройгал хотел мести сладкой и долгой. К тому же, публичная казнь сразу после назначения на должность, была нежелательной, а тайная, ежели секрет вдруг выплывет, вовсе грозила крупными неприятностями.
Поразмыслив, Боройгал велел запереть пленника в подземелье, решив не торопиться с казнью.
Первые сутки, а возможно и несколько — счет времени он потерял — Шооран валялся в горячке, вызванной ядовитыми иглами. Все тело вспухло, там, где иглы вонзились в плоть, образовались язвы, рана на руке нагноилась. Большую часть времени Шооран не сознавал себя. В темноте к нему приходил мертвый уулгуй, уговаривал, звал в далайн. Шооран ругался на него и гнал, а вынырнув к действительности, промывал рану собственной мочой и вновь проваливался в бред. Все же он выплыл и, очнувшись однажды, понял, что черный уулгуй отпустил его. С этого дня Шооран пошел на поправку и начал замечать происходящее вокруг.
Тюрьма была обустроена еще при Хооргоне, причем сделана на совесть, по образцу темницы, оставшейся на Западном оройхоне. Так что, очнувшись, Шооран не мог сказать, каком из помещений насквозь знакомого алдан-шавара он находится. Углы были спрямлены, вход забран дверью, а стены и пол выложены плотно пригнанными костяными пластинами. Ногти скользили по гладкой кости, бессильные зацепиться хоть за что-нибудь. Сделано это было для того, чтобы скучающие узники не развлекались рытьем ходов в рыхлом камне. Подходить к двери не позволялось — примерно посредине камеру перегораживала решетка, открыть которую можно было лишь снаружи. Изучив свое обиталище, Шооран вынужден был признать, что у Моэртала ничего подобного не было.
Время от времени костяная дверь щелкала, тюремщик вносил миску с водой и немного чавги или наыса. Шооран не знал, кормят его три раза в день или раз в три дня, время в глухом мешке остановилось, ни зрению, ни слуху было не за что зацепиться. Свет слизня, с которым входил тюремщик, казался ослепительным, но, уходя, сторож забирал его с собой. Любой человек в таких условиях скоро сошел бы с ума, но Шооран, привычный к одиночеству, не сдавался. Он пел, рассказывал сказки и истории, воображая, что тюремщики сидят под дверьми и слушают его.
