Псих Хоха явный. Какое «помели», если я тут? Только я хотел это Хохе культурненько изложить, как внутри словно щёлкнуло, и я всё вспомнил.
Пузыри мы оприходовали во дворе. Там домик стоит и рядом скамеечки. Законное место. Сидим, балдеем. И тут ползёт какой-то сморчок. Я его и раньше во дворе видал, но не обращал внимания, потому как человек я мирный. Но на этот раз он сам начал выступать. Здесь, трындит, детская площадка, как вам не стыдно — и дальше в том же духе. Я ему сперва ласково сказал: «Папаша, канай отсюда», — так он не понял. Опять за своё. Короче — достал. Дал я этому козлу в лоб раза два, несильно, даже очки не побил — он и уполз. А Ленон смеётся: «Ну, ты орёл! Не страшно было, что назад отскочит?» Накаркал, падла, — отскочило. Что теперь делать — ума не приложу. Надо сморчка искать. А где? Во дворе три дома, в каждом квартир до фига и больше. Потом допёр — в библиотеке! Где ещё такому быть, а если самого нет, то знать должны. Библиотека в нашем же квартале окнами на бродвей. Закатился я туда, спросил, а мне отвечают, что у них половина читателей в очках. Не выгорело. Хотел уже задний ход давать и вдруг гляжу: на полках книжки! И понимаю, что «аще кто не имея книги мудрует, таковый подобен оплоту без подпор стоящу: аще будет ветр, падётся». И опомниться не успел, как сижу за столом и листаю книжечку. И книжечка-то парашная, забоя ни малейшего, про чудика одного, у которого нос сбежал, но сижу, лишь порой через окно поглядываю, как на той стороне у сокового отдела очередь ждёт, пока наши Джона затаривают. Плакали сегодня мои бабки, на листалово променял. Злоба меня взяла: подумаешь, нос сбежал и генералом прикинулся! Если бы у того чувака чужой нос вырос — генеральский, да начал без спроса в генеральские дела соваться — вот был бы забой! И только я так прошурупил, гляжу — ползёт по улице давешний сморчок.
Книжечку я зафигачил куда подальше — и за дедом. В последнюю минуту догнал, уже на лестнице. Втиснулся за ним в лифт и… мне бы его за кадык взять, а я — перечитался, что ли? — беседу начинаю, слово в слово как тот, в книжечке:
— Милостивый государь! — говорю, — не знаю, как удовлетворительно объясниться… но согласитесь, мне ходить в таком виде и неприлично… тем более, что не имел чести получить вашего образования… Так что войдите в моё положение.
— Простите?.. — говорит хмырь, я а знай заливаю:
— Видите ли, во время вчерашнего недоразумения, о коем я глубоко сожалею… Здесь всё дела, кажется, совершенно очевидно… Ведь это ваша собственная голова! — тут я плевок содрал и по шишаку стучу.
У сморчка в зенках прояснело — допёр.
— Ах вот оно что! Так это не страшно, вы не беспокойтесь, я не в претензии, у меня работа такая — умом делиться.
— Вам же самим нужно, — канючу я, — заберите…
— Да нет, — скалится тот. — У меня ничего не убыло, у мыслей природа такая, что ими можно делиться сколько угодно без всякого ущерба для себя. Пользуйтесь на здоровье, я очень рад… — тут он мне ладонь пожал и — фюить — из лифта!
Полный облом.
Как день скинул — не знаю. Без бабок, трезвый и при мыслях. Хоть обратно в библиотеку беги. Под вечер ожил, закатился к Светке. Светка в аптеке калымит: место фартовое, в жилу. У других шмар вечно стоны: «Ах, я забеременела — женись!..» — а за Светкой такого не водится, будь спок, она у себя в аптеке всё что надо по этой части вовремя добывает. И на опохмел у неё всегда можно пару флаконом календулы стрельнуть или пиона. Но шмонает от неё как от зубного врача — я этого не выношу. А так баба крутая, не соскучишься.
Только сегодня мне и Светка не в дугу. Мысли одолевают, и кроме книжных уже и свои проклёвываются. Зачем живу? Что в жизни видал? Пузыри один от другого не отличаются, сегодняшний заглотил — вчерашнего уже не помнишь. Видик посмотреть, на дискотеку смотать, со шмарой трахнуться, так без газа не в кайф, а под газом — назавтра как не было ничего. А другие как-то живут. Неужто всё книжки листают?
— Свет, — говорю, — ты чего делаешь, когда одна дома остаёшься?
— По тебе вздыхаю.
— Да я серьёзно. Ну, с нами потусуешься, у телека побалдишь, а дальше что?
— Что-то ты темнишь, — говорит Светка, — жениться, что ли, хочешь? Так я за тебя не пойду. Просто так ты мне годишься, а в мужья — извини-подвинься. Квартиру в притон превращать не дам.
Вот дура озабоченная! Больно мне надо жениться…
— Я не о том. Мне просто интересно.
— Ну ты удод назойливый! Ты зачем пришёл: ко мне или так и будешь Муму мочить?
— Дура! Не видишь, что ли — голова у меня! И мысли в ней ползают как червяки. Жизни от этих мыслей нет!
Светка на меня вызверилась:
— Это какие же мысли? У тебя их и в заводе не было. Давай, рожай, что намыслил?
Я и выдал ей по-умному, что размышляю о том, как «здравый свободный интеллект схватывает в любовных объятиях и познаёт истину, которую ненасытно стремится достичь».
Тут Светка взорвалась.
— Ты что, — кричит, — с прибабахом? Раз ты ко мне пришёл, ты меня должен в любовных объятиях схватывать, а не истину свою вонючую!
— Да не я это! Сами они в голове живут… Это меня очкарик заразил. Кранты мне, понимаешь?
Видно крепко меня достало, если Светке плакаться начал. А у той сразу морда жалостливая стала.
— Погоди, — говорит, сейчас что-нибудь придумаю.
Уходит и возвращается с двумя блямбами вроде виноградин, но чёрных.
— Глотай, только целиком, они горькие.
А мне уже: что план, что отрава — разницы нет. Проглотил. И через десять минут меня так повело, что еле в сортир успел вскочить. Понесло как из брандсбойта. А Светка через дверь стебётся:
— Не дрейфь, это глистогонное. Прочистит как следует и будешь в норме.
Не ждал я такой подлянки. Так всё ночь и провёл на очке. К утру полегчало. Вылез смурной, словно с будуна. Не сразу и допёр, что права Светка оказалась, отпустило меня. К зеркалу подошёл — нет шишака. Фейс в порядке, волосы платформой, а шишака нет. И мыслей чужих как не бывало. Жизнь сразу лайфом обернулась. На радостях и Светку простил, а ведь собирался ей козью морду устроить. Перспектива впереди хрустальная: Джона обслужить, бабки — на карман, пузырь раздавить… Хорошо всё-таки, что Светка в медицине шурупит, а то листал бы сейчас философию да моргал бы на библиотекаршу. Кадра она вроде ничего, но сразу понятно, что перепихнуться с такой можно только через кольцо. Ну и фиг с ней. Главное — со мной порядок и в душе крутой кайф.
Но Бычару я всё равно укорочу. В другой раз вперёд думать будет.
Фундамент
Иннокентия Станового звали Кешей, а фамилия у него была Жилкин.
Когда-то, много лет назад, Кеша, поддавшись на уговоры отца, окончил техникум и был распределен на сталепрокатный, где и проработал несколько месяцев на прокатном стане. Хотя никакой склонности к металлургическому производству Кеша Жилкин у себя не замечал. С юных лет Кеша хотел быть знаменитым писателем. Не просто писателем, а обязательно знаменитым, чтобы его портрет висел в кабинете литературы между Гоголем и Пушкиным. А что он, Иннокентий Грозное (в ту пору Кеша собирался брать именно такой псевдоним) вовсе не умер, а живет и здравствует, так композитор Пахмутова тоже жива и здорова, что не мешает ей висеть между П.И. Чайковским и А.П. Бородиным.
