— Нет. Ты на работе. Не беспокойся. Я сама о себе позабочусь. Не утону.
Ночная тьма все еще не рассеялась, парковку освещали лишь фары подъехавшего грузовика. Под дождем пробежал Мэтт Эйвери в старой парусиновой куртке и протекающих ботинках. Дуб, видимо, дал ему еще одну передышку. В такой день нельзя было спиливать дерево. Мэтт не придержал дверь, и она захлопнулась за ним, а он стоял на пороге и вытирал мокрое лицо.
— Всем привет, — сказал он, чуть не натолкнувшись на племянницу, которая не сдвинулась с места, а уставилась на него, открыв рот.
Пламя обожгло булавку, и Стелла увидела, каким взглядом Мэтт посмотрел на ее мать.
— Привет.
Стелла окончательно смутилась и решила, что ей не помешает охладиться, поэтому она открыла дверную раму с сеткой и запустила в чайную брызги.
— Хочешь, я подвезу тебя в школу? — спросил Мэтт.
— У тебя есть более важные дела, — ответила дяде Стелла.
Он рассмеялся:
— Какие, например?
— Какие угодно. Все равно желаю удачи. Она тебе понадобится.
— Подростки, — произнес Мэтт, подсаживаясь к прилавку.
— Они все сумасшедшие, — согласилась Дженни.
Она налила Мэтту чашку кофе, но по-прежнему избегала смотреть ему в глаза. Ей казалось, она тоже потихоньку сходит с ума в этом тускло освещенном зале, где Мэтт смотрит на нее не отрываясь, а Илай Хатауэй стучит ложечкой по стакану, требуя еще одного куска малинового штруделя.
— Поживее, девочка, — позвал ее Илай, — а то я умру с голоду. Принеси мне еще один пончик с желе.
«Девочка», — подумала Дженни и рассмеялась.
— А я считала, что у вас диабет! — прокричала она неугомонному посетителю.
Все равно ей придется взглянуть на Мэтта, поэтому она решила больше не откладывать. За окном орал хор лягушек, засевших в луже возле ступеней. Еще слышался шум дождя, такой дождь бывает во сне — бесконечный, невидимый, словно бьется пульс вселенной.
— Как твой брат? — поинтересовалась Дженни, отрезая штрудель для Илая и передавая Мэтту меню.
— Опять этот Уилл. — Мэтт подлил в свой кофе сливок. — Нам никак не удается от него отделаться.
И оба призадумались над сказанным, пока Дженни относила Илаю Хатауэю заказ. Так вышло, что Уилл поселился у брата. Вместе с Генри Эллиотом они сходили к судье и рассказали о краже маленького домика. Уилл, разумеется, старался помочь и подробно описал типа, представившегося репортером, который легко мог оказаться убийцей, так что художник нарисовал с его слов портрет. Мэтт сообщил Дженни, что судья позволил Уиллу пожить в Юнити под присмотром брата, пока рассматривается его дело.
— Выходит, теперь ты опекун собственного брата?
— Ему больше негде жить.
От этого дождя начинала кружиться голова, нет, правда. Мэтт припомнил одну запись из дневника Антона Хатауэя, присланного его матери после того, как юноша пал в бою. Антон заметил, что люди в его отряде больше всего боялись дождя. Именно в дождливую пору они сильнее всего тосковали по дому; воины, которые не отступали перед кровью и пулями, начинали звать маму, стоило прогреметь грому и начаться ливню.
— Я заплатила за аренду, — разозлилась Дженни. Она передала заказ Мэтта — ржаной тост и яичница, поджаренная с двух сторон, — на кухню вместе с новым пареньком, нанятым Лизой, чтобы тот мыл тарелки и выносил мусор. — Не понимаю. Я отослала чек задолго до начала месяца.
— Ты отослала чек, но Уилл его обналичил. Видимо, модель Кейк-хауса не единственная вещь, которой он лишился. В последнее время он жил на деньги за квартиру. Я ездил туда, хотел забрать кое-какие вещи, но миссис Эрланд лишь передала привет.
— Отлично. Просто великолепно.
Дженни и себе налила кофе. Пришли братья Хармон, Джо и Деннис, начали топать и отряхиваться. Когда-то Дженни училась с Джо Хармоном в одном классе начальной школы. Ей даже не верилось, что она так долго проработала в чайной, что успела запомнить наизусть предпочтения братьев: один рогалик, один ржаной тост, два сырных омлета, хорошо прожаренных.
— Тебе не показалось, что Стелла сегодня немного странная? — спросила Дженни, выполнив заказ братьев.
— Может быть, у нее сегодня контрольная. Учеба в старших классах накладывает свой отпечаток.
Каждый раз, когда Мэтт оказывался рядом с Дженни, ему начинало казаться, что он видит сон, уносящий его из привычной пустоты жизни наяву. Зато Дженни, привыкнув смотреть чужие сны, начала видеть и собственные. Прошлой ночью ей приснился лабиринт из зеленой изгороди, бесконечный лабиринт, по которому она бежала, задыхаясь, готовая упасть.
Мэтт заговорил о предстоящем дне — нужно было тащиться в Бостон за вещами Уилла, теперь хранившимися в подвале миссис Эрланд. Он надеялся, однако, что в конце недели вернется к прежней работе и все-таки спилит это старое дерево. Если не было дождя, то ему мешали другие заботы, поручения, а кроме того, в кузове грузовика с ним ездил рой пчел, пьяных от весенней пыльцы с целого поля красного клевера, что рос позади Локхарт-авеню. В этом месте его рассказа Дженни удивленно уставилась на Мэтта. Во сне, что она видела прошлой ночью, в зеленой изгороди были пчелы, сидели на каждом листочке.
— Что с тобой? — спросил Мэтт, увидев выражение ее лица.
— Нет-нет, ничего, все в порядке.
Дженни принесла ему завтрак и смотрела, как он ест. Тарелка быстро опустела. Он уже собрался уходить, когда она, подстегиваемая любопытством, захотела узнать кое-что еще.
— В тот вечер, когда вернулся Уилл, ты стоял на крыльце. На тебя села пчела, а ты ее смахнул. И ничуть не всполошился.
— Пчелы обычно не жалят, если ты с ними вежлив. И наоборот, стоит их проклясть, как они начнут тебя преследовать. Я видел, как это бывает.
Дженни рассмеялась:
— Однажды я их прокляла. Чтобы не летали в саду моей матери. Все сработало, но потом она узнала, что я натворила, приготовила какое-то месиво из бисквита с бренди, и пчелы прилетели обратно. Их стало даже вдвое больше.
Мэтт любил слушать ее смех, напоминавший ему тот день на лужайке, когда все вокруг зеленело и он в нее влюбился. Ему захотелось хоть что-то ей подарить, но у него ничего не было, кроме знания родного городка. Он обратился к истории здешних мест, пытаясь припомнить какую-нибудь мелочь, которая могла бы понравиться Дженни.
— Если играют свадьбу, то нужно и пчелам предложить кусочек торта, на удачу. Так поступила Элизабет Спарроу в день своей свадьбы, и ее брак продлился шестьдесят лет.
— Нашел когда рассказать, — упрекнула его Дженни. — После того как мой брак развалился.
Они уставились друг на друга. Свеча догорела, обратно не вернуть.
— Может, это и была удача.
Он становился неисправимым болтуном, вроде того глупого фермера Хатауэя, который винил себя в том, что случилось с Ребеккой. Чарлз Хатауэй никогда не переставал сокрушаться по поводу своих ошибок, так что со временем все горожане, которые вели дневники, записали, что начали его избегать. Мэтт сделал последний глоток кофе и надел куртку. Единственное, чего он не хотел делать в этот хмурый апрельский день, когда дороги наверняка залиты дождем, — это везти своего брата в Бостон и обратно.
