Было так темно, что казалось, будто все звезды в небе подвешены прямо над мачтой — рукой подать. Айзек узнал большой квадрат созвездия Пегас, который он видел в книге. Ночь похожа была на лужицу пролитого молока, и Джон Хадли показал ему Льва, предвестника весны, и Полярную звезду, как всегда сиявшую на своем месте. Джон слышал щебет дрозда под безрукавкой сына. Он чувствовал вкус прощального поцелуя жены.
— А что будет, если начнется шторм? — спросил Айзек.
Теперь, когда брат уснул, ему можно было бояться, можно было побыть маленьким мальчиком, каким он, собственно, еще и оставался.
— Что будет, если я выпаду за борт? Или если кит приплывет? Что тогда будет?
— Тогда я тебя спасу.
Когда ветер изменил направление, Джон Хадли учуял запах репы. И он рассмеялся, почувствовав этот аромат, подивившись, как это он последовал за ним на всем протяжении пути к Мидл-Бэнкс, напоминая обо всем, что придется потерять.
2
Майский ураган унес так много жизней, что методистская церковь на Мейн-стрит не могла за один день вместить всех родственников пропавших.
Службы шли целую неделю, и ни на одной из них нельзя было увидеть покойника. Закон предлагает ждать три месяца, прежде чем предпринимать какие-либо действия. Время от времени это правило оправдывается: сбившись с курса в море, моряки, которых все считали утонувшими, бывало, объявлялись на собственных похоронах. Как-то раз один такой утопленник появился на паперти, и те, кто оплакивал его, потребовали ответа — где его черти носили все это время? Может, нашел себе другую женщину в Вест-Индии или, напротив, в Новой Шотландии, а весь заработок спустил на ром? Правда, обычно было куда как проще: чтобы добраться домой, уходило много времени — иногда бедолага оказывался и на краю света.
После майского урагана город ждал неслыханно долго. Целых шесть месяцев, прежде чем приступили к заупокойным службам.
Но даже тогда Корал Хадли отказалась признать, что ее муж и сыновья среди тех, по ком скорбели. Она не открыла дверь, когда к ней пришел пастор; она не присутствовала ни на единой службе, даже отправляемой в память о мужьях и сыновьях ее друзей. Были среди них и Харрис Магуайр, и Отис Вест. Еще в то утро, когда они уходили в море, Корал знала — что-то должно случиться. И это было самое ужасное: она то и дело возвращалась к тому дню и думала, как бы все могло быть по-другому, если бы она настояла на своем.
На холмике у пруда она нашла четыре голубых яйца, и в каждом была дырочка. Корал потрясла каждое яйцо — они все оказались пустыми. Плохой знак — найти такую штуку, ужасный знак, предвестие несчастья и незаконченных судеб; будущие жизни, сломанные с треском и рассыпавшиеся в мелкую пыль. Позже вечером, когда ветер усилился, она услышала, как ее громко позвали по имени. Когда она рассказывала об этом, никто не верил, но ей было все равно. Она встала и вышла на улицу в ту ночь, когда они исчезли; хотя стоял туман, она пошла в поле, где они собирались держать коров, где должна была пастись лошадь по имени Боец, и она услышала, как кто-то сказал: «Я тебя никогда не покину».
Когда пришло известие о шторме, она отказалась надеть траур наравне с другими женщинами. Тогда же она сказала, что службы не надо, что бы ни советовал пастор. И никто не мог сдвинуть ее с этого на протяжении всех последующих месяцев. Трагедия ее пропавшей семьи по-прежнему оставалась бездоказательной: не нашли ни одного тела, ни единой щепки от их шлюпа.
Женщины в городе пытались убедить Корал позволить мертвым покоиться в мире. Им уже доводилось видеть женщин, впавших в траурный бред: те переставали понимать, что реально, а что нет. Даже старая Ханна Кросби пришла к ней и сказала, что пора Корал посмотреть в лицо ужасной реальности. Если бы ее мужчины попали в лапы британцам, о них наверняка стало бы что-то известно. Джон предстал бы перед судом в Бостоне, как братья Хенри и многие другие. Да и о мальчиках было бы слышно.
— Я могу подождать, — сказала Корал.
Только это, и ничего больше.
Она засеяла поле так, как, по ее мнению, это сделал бы Джон. Хотя земля была холодной, ряд за рядом она сажала репу, потом посадила кукурузу и под конец разбросала горошинки розового душистого горошка — корм для коров, которые когда-нибудь у них будут, и еще для памяти. У Джона была особая любовь к горошку. Когда он ухаживал за ней, то приносил целые охапки этих цветов. Ее мать говорила, что это просто сорняк, но, как частенько случалось, ее мать ошибалась.
Все лето, а потом и осень Корал провела в поле с мотыгой в руках под жарким солнцем. Одетая в черное, она не боялась ни грязи, ни тяжелой работы. Она отказывалась от еды и ела только то, что приносили соседи. В память о своей семье и об их страданиях она ела только маисовые лепешки и сомов, пойманных в пруду и зажаренных на старой сковороде над очагом. Она все время помнила о тех рыбаках, которые объявлялись на собственных похоронах. Вот, например, Роберт Сервич и Натаниель Хоукс. Оба долгие месяцы пропадали где-то на островах Вест-Индии, а теперь живут себе здесь, рядом, по их переулку. Она думала о тушеной репе и об оладьях с репой и о том, как доволен будет Джон, когда попробует плоды ее трудов. Как он удивится, когда узнает, что на дальнем поле растет одичавший зеленый лук, а виноградная лоза вымахала так, что им на весь год хватит и на варенье, и на джемы, и на пироги.
А следующей весной, когда настал май и почки на деревьях раскрылись всеми оттенками желтого и зеленого, Корал поняла, что вернулся черный дрозд. У нее ушло какое-то время, прежде чем она узнала его, потому что птица стала совершенно белой. Она сидела на ветке большого дуба, похожая на легкий клочок облака. Казалось, вот моргни Корал, и видение пропадет. Но птица не исчезала. Сначала птица сидела на крыше, потом на ее окне, и как-то утром белый дрозд постучал клювом в дверь, и тогда Корал уверилась в том, что они погибли.
В один миг она поняла невозможность того, на что надеялась. Она отрезала волосы и разрезала свою одежду кухонным ножом. Она выбросила сковороду и чайник, приправы и луговой чай. Все полетело в пруд. Она могла бы умереть с голода, если бы Ханна Кросби не увидела эту птицу, кружившую над усадьбой, как стервятник или призрак. Позвали доктора. Корал предписали пить сассафрасовый чай и хорошенько отдохнуть в постели. Ханна, надо отдать ей должное, предложила Корал вернуться и жить в тех же самых комнатах, где жила вся семья до того, как Джон построил дом. Но один-единственный суровый взгляд Корал дал ей понять, что ответ будет «нет».
В другом городе, скорее всего, решили бы распродать с аукциона плоды годичного труда Корал, чтобы ей было на что жить. Но в их городе людей не продавали тому, кто даст лучшую цену. Семья Хоукс привела ей старую корову, которая все еще неплохо доилась. А Ханна Кросби была рада заняться огородом и гарантировать хотя бы приличный урожай репы.
К концу лета Корал Хадли продавала свою репу у дороги. Урожай был выставлен в ящиках на обочине с полным доверием к честности покупателей. Репы были необычайно крупными, одной могло хватить на неделю. Поговаривали, что, откусив один только кусочек, можно было прослезиться, такими они были сладкими. Покупатели взяли за правило оставлять в коробке для денег сумму большую, чем нужно. Даже британские солдаты взяли с собой домой три ящика репы, и они оставили Корал по восемь шиллингов за ящик, гораздо больше, чем те стоили.
