Когда я пошла вслед за ними к пруду, я поняла, что моя сестра похожа на солнечный зайчик. Каким отдохновением она должна была казаться человеку, привыкшему к чудовищам! Она смеялась, но мне было видно, что она боится змея, который мог таиться где-то поблизости. Хьюли боялась многих вещей, среди них была и вода. Она так и не научилась плавать.
Я вдруг вспомнила, что после смерти нашей мамы я спала вместе с сестрой. И объясняла ей, что ее ночные кошмары были ненастоящими. Что это только ее воображение, и казалось, она согласилась с тем, что в них нет ничего особо страшного и важного. Эван потянулся за египетской кувшинкой, чтобы преподнести моей сестре что-нибудь желтое и восхитительное. Вероятно, он понятия не имел о том, что в нашем пруду кувшинки эти были все равно как обычные водоросли. И уж наверняка он и понятия не имел о том, как легко одурачить мужчину, даже такого, кто разбирается в зоологии и природе.
Мои руки пахли рыбьей чешуей, серой и яблоками. Я не удосужилась заплести волосы, и они падали вдоль спины, тяжелые и горячие. Я услышала какой-то звук, доносившийся с неба, и посмотрела вверх, ожидая увидеть лысух, направляющихся на юг. Но это был бело-черный дрозд, тот самый, что время от времени попадался мне на глаза. По правде говоря, я никогда не находила ни одного его перышка, я просто сказала, что у меня есть его перья.
Я упорно шла к пруду — казалось, меня туда что-то тащит. Я подошла к сестре и изо всех сил толкнула ее.
Она рухнула в воду как подкошенная. Раздался всплеск. Вода в том месте сразу была глубокая — сестра стояла на крутом берегу, как раз там, где рос ваточник. На мгновение все стихло. Ни звука. Эван стоял, глядя в воду. Кожа у него была такая тонкая, что я видела его вены.
Я прыгнула в воду за ней, и холод принес мне облегчение. Платье мое вздулось как облако, как кувшинка. Я обхватила сестру за талию. Она сладко пахла. Я помнила, что она всегда была такой. Я подумала, как бы все могло быть по-другому и я могла бы поехать туда, куда собирается она, пройти по улицам Кембриджа и Лондона, ждать, пока он путешествует в поисках того, чего, может, никогда и не найдет.
Я увидела насекомое, шагающее по воде. Возможно, чудо это было незначительное, но все-таки чудо. Попридержу-ка я весть о его бытие для себя. Или спрошу Джорджа Веста, не слышал ли он о такой штуке, а может, он случайно знает, как эту козявку зовут, или, совсем уж случайно, сам видел ее когда-нибудь.
Львиное сердце
Первый автомобиль появился в городе в 1908 году. Въехал он в город по песчаной Кингс-хайвей и сигналил так громко, что морские птицы и охотничьи собаки совместными усилиями подняли страшный гвалт, от которого завибрировал весь город. Все дрожало, дребезжало и рассыпалось буквально за считанные минуты. Ранние яблоки в саду Макинтошей осыпались с деревьев. Пушинки с ваточника облетели. Девочки, удобно расположившиеся за шитьем, укололись иголками, и из пальчиков пошла кровь.
За рулем автомобиля расположился Джек Кросби, тот самый сын Кросби, который сделал состояние на устрицах и жил теперь на Бикон-хилл, а вовсе не Эдвард, допившийся до смерти на своей лодке, стоявшей в Провинстауне. Джек Кросби основал Стипендию Кросби. Каждый год на эти деньги одного местного мальчика посылали в Гарвард. И первым ее стипендиатом стал Лайон
[7]
Вест, самый умный юноша в городе. Еще и самый симпатичный и с самым распрекрасным нравом, если послушать его мать Вайолет. А она была женщиной очень здравомыслящей, вырастившей ни много ни мало семерых детей — еще трех сыновей, замечательных мальчиков, и трех чудесных дочерей.
Этих чудесных дочерей и замечательных сыновей звали Джемма, Сюзанна, Хьюли — в честь сестры Вайолет, которая умерла от лихорадки, путешествуя по Египту, — Джордж-младший, Сет и Джон. Ничего удивительного, что любящая мать иногда путала имена своих детей и звала капризницу Сюзанну вместо рыжеволосой Джеммы, чтобы помешать на плите суп из лущеного гороха. Или ругала Сета за окно, которое на самом деле разбил Джон. Но Вайолет никогда не забывала, кто такой Лайон. Когда на свет появлялись другие ее дети, они пищали как мыши, а этот младенец рычал, поэтому она и выбрала ему такое имя. Было очевидно, что он не похож ни на кого и никогда не будет похожим.
— Ты уверена? — спросил Джордж, муж Вайолет, когда она сказала ему, как будут звать ребенка. — Такому выдающемуся имени нужно соответствовать.
— Все в порядке, — ответила Вайолет. — Он будет.
За следующие десять лет, один за другим, родились остальные. Темненькие и светленькие, сыновья и дочери — всех их обнимали и любили. Но ни один ничего не отнял у Лайона. Другие дети делили комнаты — девочки спали в одной, а мальчики в другой. Но у Лайона, когда он пошел в школу, была собственная комната в мансарде, чтобы обеспечить ему покой и тишину для занятий.
Не то чтобы Лайон Вест важничал и был скучным зубрилкой. Вовсе нет. С раннего детства он был самым что ни на есть любителем открытого воздуха, предпочитал классу и книгам катание на коньках на пруду или рыбалку с отцом, Джорджем, которого обожал. Ему не нужно было прилагать особые усилия, чтобы хорошо учиться. За грошовую конфетку или за то, что вместо него выполняли работу по дому, Лайон с радостью писал задания по естественным наукам или решал математику для младших братьев и сестер.
Но очень скоро они перестали просить его о помощи. Дети Вестов знали, чего ждут от них учителя, и, что важнее, знали, на что они сами способны.
— А, так ты брат Лайона, — говаривали учителя. — Ты сестричка Лайона. Что ж, у тебя есть достойный пример.
К тому времени, когда Лайон пошел в старшие классы, учитель по математике, мистер Грант, просил мальчика проводить занятия по самым трудным темам, хотя его и смущало, что мальчик лучше его разбирается в материале и вообще обладает какими-то сверхъестественными знаниями. Еще какое-то время спустя стало казаться, что Лайон говорит на незнакомом языке. Но Лайон не хотел возвышать себя над окружающими. Он играл с братьями в хоккей и позволял сестрам завязывать на себе ленточки на майский праздник и водить хороводы, распевая стишки о солнцевороте. Он вырезал ледяные блоки на пруду вместе с отцом, пока не посинеют пальцы; он ходил за лошадьми и цыплятами, он танцевал с местными девушками, со школьными приятелями он забирался в заброшенный коттедж на побережье, там они потягивали эль и рассказывали друг другу неприличные анекдоты.
Но, участвуя в обыденных делах, он все равно оставался не таким, как все. Никто не понимал его. По-настоящему. Даже близко никто не мог подобраться.
— Понимаешь, папа, это вот должно быть так, — говорил он бывало, когда пытался объяснить отцу математические проблемы.
На кухонном столе перед ними были небрежно разбросаны раскрытые книги и бумаги, исписанные колонками цифр, не понятных никому в доме, за исключением Лайона.
Тогда Джордж начинал смеяться, причем впечатление на него производили не только интеллектуальные способности мальчика, но и его добрый характер.
