Жуга, мрачный, взъерошенный, молчал, глядя в сторону. В свете свечи виднелись шрамы, свежие ссадины, большой синяк под правым глазом. Рубашка висела на нем рваными клочьями, кое-где запеклась бурыми пятнами кровь. Был он побитый, оборванный, хромой, но Реславу почему-то не хотелось бы сейчас оказаться у него на пути — такая была в нем злость, такая сила его вела, мрачная, темная… «Кто же он?»— в который раз спросил себя Реслав.
— Довбуш, — тихо позвал Жуга. Тот поднял голову. — Для этого нам надо уйти.
— Куда?
— Не знаю… Впрочем, — он встрепенулся, обернулся к Реславу, — что там, на западе?
— Город, — ответил тот, — Марген. А что?
— Марген… — повторил Жуга. Нахмурился, взъерошил ладонью и без того растрепанные волосы. — Стало быть, пока пойдем в Марген. А там — видно будет. Пойдешь, Реслав?
Тот кивнул. Балаж растерянно переводил взгляд с одного на другого. Вскочил.
— Нет, погодите! Довбуш, они же уйти хотят! Уйти! Пускай… пускай Реслав останется! Или Жуга…
Довбуш нахмурился, потрепал ус, покачал головой:
— Неправ ты, сынок… Пусть идут.
— Тогда… я тоже с ними пойду! Эй, слышите?
Реслав посмотрел на Жугу. Тот лишь пожал плечами:
— Пускай идет. Правда, помочь ты нам не сможешь ничем. Останься лучше.
— Нет!
— Как знаешь. Тогда собирайся — надо уйти до рассвета, пока деревня спит. Что селянам скажешь, Довбуш?
— Ничего, — понуро произнес тот. — Шелег вот вернется из Ветелиц, он меня поймет. Остальные — навряд ли. Ступайте, хлопцы. С богом.
Через полчаса поспешных сборов все трое уже шли по дороге прочь от деревни. Свитку Реслава кто-то уволок с собой; Довбуш дал ему свою рубашку, да и Жуге тоже — взамен изодранной. Котомка и царвули Жуги отыскались на сеновале, а вот посох поломали в драке. В дорогу взяли хлеба, сыру, шмат соленого сала, луку да огурцов с довбушева огорода. Дал Довбуш и денег — менок по тридцать на брата, и долго стоял у ворот, глядя им вослед.
Шагов через сорок-пятьдесят миновали погост. В свете полной луны резко чернели старые, покосившиеся кресты. Балаж торопливо и мелко перекрестился, ускорил шаги.
— Не беги, — мрачно усмехнулся Жуга. — Не поспеваю. Да ты, никак, забоялся?
— Я ничего не боюсь… на этом свете, — набычился Балаж. — А что до мертвых, да ваших колдовских дел — тут и впрямь боязно…
— Привыкай.
Жуга шагнул к ограде, выдернул дрын, прикинул на руке и забросил в кусты — тяжел. Потянул другой, кивнул довольно, наступил ногой и выломал посох.
— Ну, пошли, что ль, — сказал он и зашагал вдоль по дороге. Реслав оглянулся напоследок на деревню. Была она темна, лишь в крайней избе у Довбуша светился огонек. Где-то на околице звонко запел петух, сразу за ним — другой. Близилось утро. Реслав поправил мешок за плечами и ускорил шаги, догоняя спутников и не задаваясь вопросом, что ждет их впереди.
Все равно ответа он не знал.
* * *
Вечер застал троих путников у большой дубовой рощи. Село осталось далеко позади. Весь день дорога вела их вдоль зеленых лугов, бежала кромкой леса, вилась хитрыми петлями меж невысоких холмов, а когда над головой раскинулись могучие кроны вековых деревьев, Реслав остановился.
— Ну, довольно пыль глотать, — объявил он, скидывая котомку. — Тут я уже был однажды — место доброе, да и родник рядом. Здесь и заночуем.
Спорить с ним никто не стал. Облюбовали одно дерево и расположились подле. В небольшом распадке за кустами журчала вода.
Балаж опустился на траву, прислонившись спиною к шершавой и теплой коре, скинул царвули, с наслаждением подставив босые ноги вечернему ветерку. Огляделся окрест.
Реслав куда-то ушел. Жуга уселся рядом, устроив поудобнее больную ногу, засучил порточину, ощупал колено. Поморщился.
— Откуда шрамы эти? — с ленивым любопытством спросил Балаж.
Жуга вскинул голову.
— И это спрашиваешь ты? — поразился он. — ТЫ?!
Балаж открыл было рот, чтобы ответить, да вспомнил, как всей толпой били двоих чудодеев, и промолчал, лишь покраснел, как редиска. Жуга сплюнул, развязал мешок, вытащил помятый чистый котелок и отправился в ложбину за водой. Балаж остался один.
Было тихо. Нагретая за день земля дышала теплом. Высоко над головой шелестели листья. Дуб, под которым они устроились на ночлег, был столетним исполином в несколько обхватов. Старую кору избороздили дупла и трещины; мощные, узловатые сучья уходили, казалось, в самое небо. Крона желтела спелыми желудями. Балаж лежал, глядя вверх, и грустные думы его постепенно уходили, словно некое умиротворение было здесь разлито в воздухе, стекало вниз по могучему стволу дерева и расходилось окрест. Балаж задремал и не сразу заметил, как подошел Реслав.
— Зачаровало? — спросил он так неожиданно, что Балаж вздрогнул. Сбросив хворост наземь, Реслав отряхнул рубаху и покосился наверх. — И то сказать, дивное место. Заповедное… Слышишь — птицы не поют? То-то! — Он улыбнулся по-доброму. — Ну, подымайся. Кажись, кресало-то у тебя в мешке?
Балажу стало неловко, что он разнежился здесь, в то время, как двое друзей обустраивали ночлег; он встал и принялся помогать.
Развернули одеяла. Чуть в стороне Реслав потоптался, потянул за траву, и толстый пласт дернины отвалился в сторону, обнажив старое, полузасыпанное кострище. Валежник сложили туда, надергали из-под дубовых корней сухого мха. Жуга не появлялся.
— Слышь, Реслав, — позвал Балаж… — Вот мы с тобою идем сейчас, куда Жуга скажет, а кто он есть такой? Откуда взялся? Почему ты его слушаешь? Зачем он мне да Довбушу помочь решил?
Реслав помолчал, сломал сухую ветку. Почесал ею в затылке.
— Не трогай ты его, Балаж, — наконец сказал он. — Чужая душа — потемки, а что я знаю о нем — то пусть при мне и останется. Время покажет, кто чего стоит. Я ведь и сам его только на днях повстречал — недели не прошло. Странный он человек, ты не смотри, что молодой — жизнью он ломаный, это верно говорю. И сила в ем, даже для меня — чудная, непонятная. Наговоры — и те по-разному творим… Да где огниво-то твое?
Балаж с головой залез в мешок, перебирая припасы, ругнулся.
— Никак не найду… — пропыхтел он.
— Э-э, захоронил! — укоризненно бросил Реслав. — Дай я.
— А вот, когда чудеса творятся, как это у вас выходит? — вернулся к прежнему разговору Балаж.
— Чудеса-то? — хмыкнул Реслав. — Да тут, вроде, просто… Только слова надо верные сказать, ну, вроде как имя угадать чье-то. Наговор составишь, а после цвет измыслить надо подходящий. Ежели особливо трудное дело — то сразу два цвета или три…
— Да как же угадать-то?
— Помнить надо, думать, просчитать… Жуга, вон — у него это как-то само собою выходит, и не поймешь даже, как. А я порой не могу все вместе подобрать, а порой — сил не хватает.
