Мари нынче видела сон, и посреди карусели дня он был как одна большая и самая главная мысль; он что-то значил, и девушка возвращалась к нему мыслью каждую минуту тишины. Сейчас как раз такая накатила.
Будто бы ее призвал Храм. Нет, не как общественная организация; имелось в виду всего лишь некое сооружение, пустое и гулкое внутри, где со стен смотрят лики, написанные золотым и синим, и ей должно было танцевать для них. Или, может быть, для себя, чтобы иметь право приблизиться к ним и стать ими, оставаясь при этом собой? Кому это больше нужно? Призыв прозвучал в ее собственной голове, и она не могла противиться ему, да и не хотела, а поднялась и отправилась в путь, и, прибыв, встретила других таких же юных, готовых служить так же.
Наяву у Мари никак не выходило соотнести эту невыносимо высокую жажду служения с какой-либо реалией жизни. Все, что она знала о религии, замыкалось на слове «Пантократор», однако ее не покидало стойкое чувство, что Пантократор, несмотря на весь благостный антураж, в сущности, нечто совсем другое. Кто-то говорит, что именно сны формируют наше сознание и диктуют нам наши дневные поступки. Потому что бывают сны и — сны.
Там было кое-что еще: она вспомнила об этом «чем-то» глядя, как горит закатным огнем морская гладь и как сгорают в этом огне все остальные дневные краски. Там, во сне, когда им показывали, где они будут жить, где есть, а где — учиться, словно служение было чем-то вроде типового закрытого колледжа, был мужчина. И озеро. Несколько озер, соединенных протоками, и тот вел по ним катер, перевозя девчонок, притихших от величия миссии и от торжественной красоты кругом. Камыши, черные на фоне заката, меж ними взблески воды, словно сталь. Луч касался их лиц поочередно, как взгляд, выхватывая из сумерек одно за другим. Иногда Хозяин Вод глушил мотор и правил шестом, стоя на корме в высоких сапогах и длинном свитере. Присутствуя молча. Известно, хоть и не говорено вслух, что при Храме останется только одна. Прочие разнесут здешний свет по домам.
Мари помнила, как спросила:
— Вы работаете здесь?
— Я был всегда, — ответил он, и это было совершенно логично, а она осталась с чувством глупости, сказанной вслух.
Он защищал, он ожидал чего-то, он имел право требовать… В ее дневной жизни не было такого человека.
Единственный способ лить свет вокруг себя — самому гореть.
Такие сны не забываются.
— Зачем нам нужна именно эта планета? — спросила она у миз Монти. — Что в ней такого особенного? Я имею в виду — макроэкономически?
— Сельское хозяйство и натуральные продукты, — охотно пояснила ученая дама. — В Галактике не так много планет, где можно было бы в естественных условиях выращивать биологически совместимый продукт. Потому, если таковая находится, это большая удача: одна будет кормить многие.
— А зачем он вообще нужен — натуральный? Все человечество питается искусственными протеинами и рисом.
Не прекращая говорить, Мари открыла термокороб и принялась вынимать оттуда бюксы с генетическими образцами. Миз Монти принимала их у нее и ставила в витрину.
— Рис — уникальная культура, милочка, — сказала она задумчиво. — Геном риса исторически был первым расшифрован человеком. Благодаря этому именно рис наиболее прост для распространения па новых территориях. Здесь тоже все начнется с риса. Что же до остального, есть такая тенденция, возвращение к натуральному, ибо общественной философской мысли — назовем ее так для краткости! — кажется, что, играя с геномом, мы напрягаем и истощаем некие исходные потенциалы.
— Эта общественная мысль родом с Пантократора, не так ли?
— Разумеется, — согласилась миз Монти. — Философских мыслей у них, как кроликов: одна оплодотворяет другую.
Идиому про кроликов Мари не поняла, однако это ее не смутило.
— А как выглядит с этой точки зрения терраформирование в принципе?
— Весьма двойственно, как обычно. — «Старуха» грузно осела за стол, будто устала. Кто ее знает, может, и правда устала. — С одной стороны, терраформирование проводится в интересах и на благо человечества. Смысл его: привить на чуждое древо правильные в пищевом смысле белки. Выстроить пирамиду, начиная с бактерий и простейших вирусов. Я не имею в виду возбудителей болезни, я говорю о вирусах как о мельчайшей белковой структуре, способной к самовоспроизведению. О своего рода единице жизни.
— А если тут есть свои белки, неправильные?
— Обычно есть.
— И… что с ними происходит?
— Мы вытесняем их своими. Если они в состоянии возобладать над местными формами, планета годится.
— Но это же война миров, не так ли?
— Разумеется. Агрессивность — залог выживания.
Если мы осваиваем планету под себя, любая форма жизни, несовместимая с нашей, может существовать только в зоопарке. Здесь будет расти наша трава и пастись — наша корова. Прошу прощения, если это кажется вам циничным.
— А Пантократор, он, собственно, против чего?
— Если определять позицию Пантократора в двух словах, то: он желал бы поместить деятельность человечества под контроль этики, полагая ее величиной безусловной и абсолютной. Что само по себе не может не вызывать встречных вопросов.
— ??
— Этика — почва скользкая. Чтобы что-то делать на ней, чтобы куда-то двигаться, надобно обладать способностями выдающегося фигуриста. Залогом выживания является непрерывное развитие. Этический контроль над наукой — вещь крайне двусмысленная. Вы наверняка слышали о проблеме вмешательства в генную структуру. Благодаря ему человечество и думать забыло о многих болезнях, повысило иммунные свойства организма, научилось клонировать донорские органы… генетическая оптимизация ребенка — тоже вещь хоть и не рядовая, но в принципе доступная состоятельной паре. Но вот тут Пантократор кладет предел.
— И вы хотите сказать, кто-то на него оглядывается, на Пантократор?
— Да хоть бы и общественное мнение: ни для кого не секрет, что любая новая технология, включая разработки в области косметики и ионной чистки, прежде всего смотрится на предмет применения в военных сферах. Человечество an mass — это обыватель. Обыватель объят страхом перед новой бомбой, какой бы характер она ни носила: химический, биологический, генетический, информационный… Обыватель хочет, чтобы наука шла правильным путем. Обыватель полагает, будто Пантократор способен отделить зерна от плевел.
— А Пантократор способен?
— Хороший вопрос, девочка. Исходная посылка в этом вопросе такова: человечество нуждается в боге.
— Я не нуждаюсь, если рассматривать меня как часть человечества.
— Вы слишком молоды, дитя мое, чтобы этот вопрос встал для вас остро. В том состоянии, в каком мы сейчас находимся, бога можно определить как совокупность нравственных норм, обязательных к исполнению как личностью, так и любым общественным институтом. Грубо говоря, доктрина Пантократора такова: есть вещи, которые нельзя делать ни в коем случае. Они хотели бы вернуть изначальный смысл понятиям «хорошо» и «плохо». Доктрине Пантократора противостоят в первую очередь центробежные интересы внешней и внутренней политики, бизнес, и не в последнюю очередь — здравый смысл.
