– Я же говорил. – Его глаза цвета августовского неба и ямочки на щеках были так близко, и смотрел он на нее так по-особенному. – Это опасно, Наташа.
– Да, это опасно, – прошептала она, обвивая руками его шею. – Это очень опасно!
Наталья и не знала, что от поцелуя могут слабеть ноги и кружиться голова. Что у чужих губ может быть вкус не морской соли, а свежих яблок, что жизнь может быть похожа не на застоявшееся болото, а на полноводную реку. Как многого она не знала! Каких радостей себя лишила!
Андрей опомнился первым, разжал руки, оттолкнул ее, чтобы уже через мгновение с жадной неистовостью привлечь к себе. Наверное, его мир тоже изменился. Она, Наталья, изменила не только свою, но и его жизнь тоже. Про мужа в тот момент она не думала. Не хотела думать.
Они возвращались к дому порознь. Теперь, когда один-единственный поцелуй изменил их мир, нужно было быть осторожными. Им обоим нужно было о многом подумать, решить, нужно ли выпускать на волю волшебство по имени любовь или оставить все как есть.
Их жизнь сделалась одновременно невыносимой и прекрасной. Ее расцвечивали редкие встречи и омрачали угрызения совести. Несколько раз Наталья клялась себе покончить со всем, стать примерной женой, но всякий раз нарушала собственную клятву, стоило лишь встретиться взглядом с Андреем.
– Мы поженимся, – сказал он однажды. Они сидели, взявшись за руки, под старой вербой на берегу озера. – Ты получишь развод, и я заберу тебя с собой в Москву.
– Он меня не отпустит.
Этой ночью было особенно тяжело. Муж пришел к ней в спальню впервые за несколько недель. Она старалась быть хорошей женой, и, может быть, он даже не догадался о том, как противны ей его ласки. Скорее всего, не догадался. Но во взгляде его черных глаз было что-то такое, от чего захотелось, как в детстве, с головой спрятаться под одеяло.
– Ты моя. – Костлявые пальцы коснулись сначала ее щеки, потом губ. Пальцы пахли дымом. – Ты моя маленькая рыбка. Ты всегда будешь со мной.
Тогда она не нашла в себе сил оттолкнуть его руки, как сейчас не находила сил, чтобы отстраниться от Андрея.
– Наташенька, мы, слава богу, живем не в средневековье. Мы на пороге двадцатого века. – Он поцеловал ее в висок.
Ей хотелось сказать, что он, молодой и прогрессивный, живет в просвещенном девятнадцатом веке, а ее муж так и остался в средневековье, в том самом средневековье, где женщин сжигали на кострах инквизиции и топили в воде. От него веяло этой дикостью с каждым днем все сильнее. Да, наверное, скоро придется сделать выбор, но пока у них есть еще целый месяц. Месяц, когда можно не думать ни о прошлом, ни о будущем, когда можно жить настоящим.
Упиваясь поцелуем, ни один из них не заметил тень, скользнувшую под сень старых верб…
Андрей уехал внезапно, когда в саду уже почти все было готово.
– Наташа, это всего лишь на пять дней. – Он обнял ее за плечи, привлек к себе.
– Мне не пережить эти пять дней без тебя.
– Все будет хорошо. Мы ведь уже все решили. Осталось подождать еще чуть-чуть.
Да, они уже все решили. В тот день, когда ее муж, граф Лемешев, наполнит водой свой колодец, они во всем сознаются. Зачем ему Наталья, когда у него есть нечто гораздо более ценное, когда он часами просиживает то в своем кабинете за чертежами, то у колодца в мрачной задумчивости! А с нее довольно! Ей не нужны ни его деньги, ни этот его яблоневый сад! Она хочет на волю. Вместе с Андреем.
– Я вернусь. – Андрей поцеловал ее в губы, ободряюще улыбнулся. – Я вернусь и заберу тебя отсюда. А пока вот… чтобы ты меня не забыла. – Он достал из-за пазухи пурпурную ленту, обвил ею Натальины волосы. – Здесь невозможно купить что-то более достойное твоей красоты, но когда мы приедем в Москву…
– Мне ничего не нужно. – Она пробежалась пальцами по атласной глади ленты, улыбнулась. – Мне нужен лишь ты. Возвращайся скорее!
Андрей уехал после обеда, и Наталья сразу же заперлась в своей комнате, не пустила внутрь даже Малушу. Без Андрея время остановилось, жизнь потеряла смысл.
Вечером в ее дверь постучали.
– Наташа? – В сиплом голосе мужа – тревога и одновременно настойчивость. – Наталья, я жду тебя к ужину.
Она не хотела ужинать, но и отказать мужу она не могла. Пять дней. Всего пять дней – и она будет свободна. Нужно лишь чуть-чуть потерпеть.
Ужинали при свечах, за празднично сервированным столом. Наталья вплела в волосы ленту, подарок Андрея. Больше никаких украшений, ничего из того, что раньше она так любила, что подарил ей муж.
– Ты красивая, Наталья. – Граф смотрел на нее поверх наполненного красным вином бокала. В свете свечей ей казалось, что это не вино, а кровь. – У меня для тебя подарок.
Он встал, обошел стол, дотронулся пальцами до ее шеи. Наталья вздрогнула, когда кожи коснулось что-то холодное и тяжелое.
Медальон в виде серебряной рыбы, полностью повторяющей герб Лемешевых, был красив и уродлив одновременно. Наталья погладила прохладную чешую, улыбнулась. Наверное, все же красив, но простая атласная лента ей милее во сто крат.
– Тебе нравится, любовь моя? – Граф поцеловал ее в обнаженное плечо, ласково и требовательно одновременно, словно заклеймил своим поцелуем.
– Да. – Ей недолго осталось врать. Еще пять дней…
– Я знал, что ты оценишь. Это особенная вещь. На всей земле существует только два таких медальона. Один у тебя, другой у меня. Теперь мы связаны с тобой до гробовой доски, любовь моя.
Она не хотела быть связанной с ним ни на время, ни до гробовой доски. Но ради будущего с Андреем нужно потерпеть.
– За нас! – он протянул ей бокал. – За нашу вечную связь!
У вина был странный горьковатый вкус. Всего пять дней… Наталья осушила бокал до дна.
– За нас! – сказала с улыбкой.
Эта ночь была странной и страшной. Ночь швыряла ее то в нежные объятия Андрея, то в жадные и грубые – графа. Ночь рыдала тысячей голосов, до крови царапала кожу острыми рыбьими плавниками, качала на волнах неги и отвращения, а потом накинула на лицо черный полог забвения.
Наталья очнулась от холода и боли в голове. Открыла глаза, уже готовая зажмуриться от льющегося в окно спальни яркого солнечного света. Света не было, был полумрак, лишь слегка разгоняемый слабым пламенем свечи, сырость и холодный камень вместо мягкой перины. Она села, больно ударившись затылком обо что-то твердое. На шее брякнула цепь. Не тонкая серебряная цепь с медальоном-рыбкой, а грубая, железная, кое-где изъеденная ржавчиной…
