– Посмотри, как она, и сбрось мне веревку…
Вода казалась ледяной. Раньше Морган не замечал этого могильного холода. Раньше он не замечал ничего, кроме Марьяны.
– Морган, я ни черта в этом не понимаю, но мне кажется, она дышит, просто без сознания! – В голосе друга слышалась паника. – Морган, что мне делать?!
– Переверни ее на бок! И сбрось мне веревку! Я сейчас!
Моток веревки шлепнулся в колодец. Пролом в стене и железная скоба остались далеко внизу. Вода прибывала все стремительнее. И с такой же стремительностью со дна поднималась длинная черная тень. Хозяйка снова перекинулась…
Босых ног коснулось что-то скользкое, царапнуло твердой, как металл, чешуей. Морган изо всех сил оттолкнулся от рыбьей спины, ухватился за веревку, заорал во все легкие:
– Сотник, тяни! Быстро!
– Держись! – Веревка натянулась, сначала медленно, потом все быстрее поползла вверх.
Они опередили рыбу на доли секунды. Острый плавник вспорол Моргану ногу, только и всего. Смешная плата за право остаться в живых! Поддерживаемый Сотником, он перевалился через бортик колодца, рухнул в колючую траву рядом с Марьяной и до сих пор не пришедшим в сознание Борейшей. Колодец продолжал гудеть и вибрировать от прибывающей воды. Где-то внизу билась в бессильной ярости вековая рыба, которая и не рыба вовсе…
Марьяна открыла глаза сразу, как только Морган коснулся ее щеки. Взгляд ее был спокоен, словно не она только что едва не погибла в этом чертовом колодце, словно не на ее окровавленных запястьях уродливыми браслетами болтались кольца наручников.
– Спасибо. – Ее голос был еле слышен, но Моргану не нужно было слышать, ему достаточно было видеть.
– Не за что. – Он убрал с ее лба волосы. – Спасение прекрасных дам – мое любимое занятие.
– У тебя хорошо получается. – Марьяна попыталась сесть, Морган поддержал ее за плечи. – Полевкин?.. – Ее взгляд утратил прежнее спокойствие.
Морган покачал головой, молча прижал ее к себе.
– Там нет никакого клада, – Марьяна уткнулась лбом ему в грудь. – Граф всех обманул. Он был монстром, Морган. Настоящим чудовищем! Он оставил ее умирать в колодце! Посадил на цепь! Это он виноват в том, что она стала такой! Из-за него погибло столько людей! Из-за него погибла моя сестра…
Морган хотел, чтобы Марьяна заплакала, выплакала свою боль. Хотел и одновременно боялся ее слез, потому что не умел утешать. Разве молчаливые объятия – это утешение? Утешение – это слова, от которых становится легче. До сих пор его слова лишь причиняли боль. Да что там, они ее едва не убили!
Марьяна не заплакала, вместо этого она прижалась к нему еще сильнее, закрыла глаза, затаилась. И в этом настороженном ожидании было что-то ободряющее, дающее надежду на то, что все у них еще может получиться, нужно только постараться, приложить все силы, положить на кон все, что у него есть. Морган улыбнулся, осторожно поцеловал Марьяну в висок.
Наталья
Он был стар. Непростительно стар, на ее взгляд. Седые волосы до плеч, дочерна загорелое под чужеземным солнцем остроносое лицо, черные, глубоко посаженные глаза. Он был похож на ворона. Или скорее на коршуна. И он был богат. Сказочно богат. Самый завидный жених на всю округу. Ей повезло, что он остановил взгляд своих ведьмовских глаз именно на ней, бесприданнице, за душой у которой, считай, не было ничего. Сироте, у которой из близких имелась только колченогая, малоумная Малуша.
Граф Лемешев, притягательно загадочный и сказочно богатый, сделал ей предложение, и она согласилась, потому что была хоть и молодой, но здравомыслящей. Лучшей партии ей не сыскать вовек. А то, что стар… Стерпится – слюбится, как говорит Малуша.
Они обвенчались в конце зимы, а летом Наталья въехала с мужем и верной Малушей в отреставрированное, считай, заново отстроенное поместье. Дом ей понравился, как понравилось ей быть мужней женой, графиней Лемешевой. Не экономить на булавках, не штопать прохудившиеся чулки, не занашивать старые туфли до дыр. Она могла теперь не отказывать себе ни в чем. Выезжать в свет, наряжаться в платья по последней моде, украшать дом, пользоваться щедростью старого графа.
Она притерпелась. Привыкла к поместью и к странностям супруга. Она даже научилась любить яблоневый сад, который он заложил вокруг дома незадолго до свадьбы. Парк казался ей уместнее и красивее, но граф желал видеть из окон спальни яблоневый сад, и Наталья решила, что сад – это тоже хорошо, приучила себя каждое утро совершать променад по каменным дорожкам, проложенным между молодыми деревьями, спускаться к озеру, наблюдать за тем, как ветер гонит по его серой глади белые барашки. Она притерпелась к странностям мужа, к его обветренным губам на своей коже, к его тяжелому взгляду, но полюбила ли она его? Нет. Сердце молчало, и тело не отзывалось ни на постылые мужнины ласки, ни на мужнины взгляды. Или отзывалось, но совсем не так, как Наталье того хотелось бы: сердце замирало, переставало биться, но не от любви, а от непонятного, ничем не подкрепленного страха. Да, ее муж вел жизнь отшельника и аскета, иногда днями не выходил из флигеля, в котором оборудовал лабораторию. Бывало, из флигеля доносились странные звуки, и окна всегда были занавешены так плотно, что с улицы не увидеть ничего, даже прижавшись лбом к стеклу. Но при этом он не мешал ей развлекаться и наслаждаться полученными привилегиями супруги графа Лемешева. Да, в их поместье не бывали гости, а слуги – привезенные графом чужеземцы, смуглолицые, черноглазые, угрюмые – скользили по дому бесшумными тенями, но с ней была ее верная Малуша, радостными песнями способная развеять любую хандру и уныние. И пусть иногда муж останавливал на ней взгляд, от которого по коже бежали мурашки, но он не обижал ее, исполнял все капризы и прихоти. Наверное, он ее любил…
Все изменилось следующей весной, когда граф надумал строить фонтаны и каскады. Зачем в яблоневом саду фонтаны, Наталья не понимала, но радовалась предстоящим переменам как ребенок. За год, особенно за зиму, полную вьюг, холодов и дующих от озера ледяных ветров, она устала, постарела душой, кажется, на целую вечность. А тут такая радость: поместье заполнилось людьми, шумными, говорливыми, согнавшими дрему с яблоневого сада.
С рабочими приехал и он. Молодой, высокий, широкоплечий, с ямочками на румяных щеках, с мальчишескими непокорными вихрами. Андрей Дмитриевич Кирсанов, специалист из Москвы, гений инженерной мысли, как с усмешкой сказал накануне за ужином ее муж.
Он приехал ранним утром, ступил на дорожку из окутывающего сад тумана, напугав Наталью до полусмерти.
– О господи! – она вскрикнула, шарахнулась в сторону, как испуганная лошадь, едва не упала.
– Простите! – Незнакомец обхватил ее за талию, удерживая от падения. Глаза его, ясные, как августовское небо, были так близко, что у Натальи закружилась голова. – Я не хотел вас пугать. Такой туман… – Он не спешил выпускать ее из объятий, и Наталья, позабыв о приличиях, не спешила освободиться из плена его рук и глаз.
