Закрыть рыбку оказалось значительно проще, чем открыть. Легкий щелчок – и вот перед Марьяной лежит винтажная вещица, красивая, оригинальная, но не более того.
Картинка сложилась, когда она повесила медальон на шею. В ночь своей смерти Лена тоже надела медальон. И его увидел тот, кто знал его реальное предназначение. Он был тем вечером в «Поплавке». Марьяна в этом была уверена. Поэтому цепочка оказалась порванной. Он попытался сорвать медальон с шеи Лены. А она сопротивлялась… А рядом был колодец… Из которого по странному стечению обстоятельств той ночью ушла вода…
Было ли это хладнокровным убийством или несчастным случаем, ей плевать. Тот человек столкнул ее сестру в колодец и бросил умирать в темноте и холоде. Он был виновен!
Что заставило Марьяну посмотреть в окно, она не знала. Там, за окном, прижавшись ладонями к стеклу, стояла Хаврошечка. Что-то было в ее лице, что-то такое, что заставило Марьяну встать из-за стола.
– Пойдем со мной. – Хаврошечка молчала, но голос ее раздавался у нее прямо в голове. – Пойдем… – Она отступила от окна, махнула рукой.
Марьяна, как была, босая, в наброшенной поверх ночной сорочки кофте, выбежала на крыльцо. Хаврошечка стояла поодаль. Тонкие пальцы шарили по шее, точно в попытке сорвать что-то невидимое.
– Больно…
Марьяне тоже было больно. В голове словно взрывались мириады крошечных бомб, ослепляя, оглушая, лишая воли.
– Быстрее! – Приказ-окрик подтолкнул ее вперед, под сень яблоневого сада.
Все повторялось. Она бежала босая, не разбирая дороги, гналась за ускользающей призрачной фигурой, уже зная, что окажется в конце пути.
…Хаврошечка висела над колодцем, трепыхалась в воздухе, как пойманная рыбка, обламывая ногти о все туже захлестывающуюся на шее петлю. А рядом на бортике колодца сидела женщина в полуистлевшем шелковом платье, еще совсем молодая, но совершенно седая.
– Помоги ей! – Голос в голове хлестнул, словно плетью. – Видишь, ей больно!
– Сейчас…
Еще не забравшись на бортик колодца, Марьяна уже знала: у нее ничего не выйдет. Слишком высоко… Ей не дотянуться до петли. Единственное, что она может, это удерживать бьющуюся в агонии Хаврошечку за ноги, чтобы петля не затянулась еще туже. Но сколько это может продолжаться? Насколько ее хватит?..
Откуда взялись Морган и Сотник, Марьяна не поняла, но никогда в жизни она не была так рада. Сил не осталось совсем-совсем…
А дальше все пошло неправильно. Обидно и горько до слез. Морган решил, что она не спасала, а убивала… Почему он так решил, было уже неважно. Он смотрел на мир сквозь кривое зеркало. И на нее, Марьяну, он смотрел так же.
…А призрак исчез. Был ли он рядом с Марьяной, когда она пыталась вытащить Хаврошечку из петли, наблюдал ли за Морганом и Сотником, она не знала, не чувствовала. Что-то стало с ее чувствами…
Для Хаврошечки она сделала все, что было в ее силах. Но уверенности в том, что это помогло, у нее не было. Хаврошечка осталась жить, но не приходила в сознание. Дальнейшее было не в Марьяниной власти, может, даже не во власти городских врачей. А ей нужно было побыть одной, хоть немножечко, хоть десять минут, переодеться, привести себя в порядок до приезда «Скорой». Это ведь такая малость – право на одиночество.
Ничего не вышло… Морган ее не отпустил, пошел следом, словно конвоир за преступницей. Ну и пусть, она слишком устала, чтобы спорить.
Дверь флигеля была открыта. Ничего удивительного, она сама забыла ее закрыть. Не говоря ни слова, не дожидаясь Моргана, Марьяна сдернула со спинки стула свою одежду. На белоснежном ковре остались кровавые следы от ее сбитых ног. Придется чистить… На столе лежали забытые наброски. Морган сразу направился к ним. Ну и пусть, он все равно уже ее осудил и приговорил. Одним грехом больше, одним меньше.
Оказавшись в ванной, Марьяна вымыла ноги, ополоснула лицо холодной водой, стянула волосы в хвост, посмотрела на свое отражение в зеркале. Всего за несколько дней она изменилась до неузнаваемости. Вся ее жизнь изменилась. Она должна поймать убийцу.
Морган сидел за столом, пересматривая наброски.
– Зачем ты это делаешь? – спросил, не оборачиваясь. – Я думал, ты мстишь за сестру, но все эти люди…
Приговорил и осудил…
Она прислонилась спиной к дверному косяку.
– Знаешь, а ведь Хаврошечка тебя защищала. Она считала тебя хорошей.
– Я не хорошая.
К чему теперь оправдания?..
– Она ведь что-то видела? Правда? И хотела рассказать Полевкину, а ты не позволила, вколола успокоительное.
Вколола. Целую ампулу, чтобы предотвратить приступ. Здесь он прав.
– Но тебе этого было мало.
Этого хватило. Хаврошечка проспала полдня и успокоилась.
– Ты заманила ее в сад, чтобы убить.
Убить проще в больнице. Проще и чище…
– Для следователя это выглядело бы как самоубийство, а для обывателей – как происки Хозяйки. Кому как удобнее.
Это не было самоубийством. Хаврошечка сама не дотянулась бы до петли. И Хозяйка здесь была ни при чем. Хозяйка Хаврошечку пожалела, привела к колодцу ее, Марьяну. Но разве про такое расскажешь?
– Это все из-за клада? – Морган обернулся, посмотрел на нее с брезгливостью. – Ты ищешь графские сокровища?
Нет, она ищет убийцу, но на столе перед ним лежат чертежи колодца. Для него это неопровержимые доказательства ее виновности. А на шее у нее ключ, из-за которого погибла Лена. Ей нужен всего один день, чтобы разобраться. Всего один день до вынесения приговора.
– Дай мне сутки. – Собственный голос казался ей незнакомым. Кровавые следы на белоснежном ковре вызывали тошноту.
– Сутки на что? На то, чтобы ты убила еще кого-нибудь? – Его голос тоже изменился. В нем была горечь и, кажется, нерешительность.
– Больше никто не умрет. Я клянусь.
Да, больше никто не умрет, потому что завтра все закончится.
– Ты клянешься? А чем?
Ей нечем было клясться. У нее уже забрали все, что было ей дорого.
– Я все расскажу Ивану. Признаюсь во всем сегодня вечером.
– Почему не утром?
– Звонил Яриго. Здание новой больницы открывают уже этим утром. Позволь мне быть на открытии. Это важно. Не для меня – для пациентов. Пожалуйста, не омрачай им праздник.
– Да ты прямо мать Тереза.
Нет, ей просто очень важно присутствовать на церемонии открытия, потому что тот человек тоже будет там. И ей нужно остаться на свободе. Любой ценой…
– Морган, – Марьяна оттолкнулась от дверного косяка, шагнула в гостиную. – Я прошу тебя. Я умоляю…
Как же хорошо на коленях. Пушистый ворс ковра гасит боль. А если не поднимать головы, не будет видно слез. Добиться своего, пусть даже ценой унижения. Ничего, она взрослая девочка, а ковер такой мягкий…
