Незаметно, под столом, я взглянул на часы, увидел, что моя речь длилась всего двадцать пять минут, и, приготовившись ко второй части выступления прокурора, услышал, как Фриман попросила судью убрать из зала манекен. Судья распорядился сделать это, так что мне пришлось снова встать.
Я донес манекен до двери, где Циско, находившийся среди зрителей, перехватил его у меня.
— Давай, босс, — сказал он, — я его вынесу.
— Спасибо.
— Ты отлично сработал.
— Спасибо.
Фриман вышла на площадку перед ложей жюри, чтобы произнести заключительную часть своей итоговой речи, и, не теряя времени, обрушилась на защиту:
— Мне не нужна никакая бутафория, потому что я не пытаюсь ввести вас в заблуждение. Мне не нужны никакие намеки на заговоры или безымянных и безвестных убийц. У меня в руках факты и улики, которые доказывают, не оставляя места никаким разумным сомнениям, что Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта.
И дальше в том же духе. Фриман использовала все отведенное ей время, побивая доводы защиты и укрепляя аргументы, ранее уже представленные обвинением. Это было совершенно рутинное, в духе Джо Пятницы,
[12]
окончание процесса: только факты или предполагаемые факты, перечисленные снова под барабанный бой. Неплохо, но и недостаточно хорошо. Я видел, что время от времени внимание присяжных рассеивалось. Это можно было толковать двояко: либо они не верили тому, что она говорила, либо уже уверовали в это настолько, что не нуждались в повторении. Фриман последовательно строила свою речь по нарастающей, подводя к финалу — стандартному призыву свершить правосудие и воздать справедливость жертве именем государства.
— Факты, представленные обвинением, не допускают толкований. Факты не лгут. Улики ясно показывают, что подсудимая ждала Митчелла Бондуранта в гараже, прячась за колонной. Улики ясно показывают: когда он вышел из машины, подсудимая напала на него. Это его кровь на ее молотке и его кровь на ее туфле. Таковы факты, дамы и господа. Неопровержимые факты. Это краеугольные камни всего собрания улик. Улик, доказывающих вне всяких разумных сомнений, что Лайза Треммел убила Митчелла Бондуранта. Что она жестоко ударила его молотком со спины, а потом била снова и снова, когда он, уже мертвый, лежал на земле. Мы не знаем наверняка, в какой позе стояли он или она — это знает только сама обвиняемая. Но мы точно знаем: она это сделала. Все улики в этом деле указывают только на одного человека.
Разумеется, в этом месте Фриман повернулась и указала пальцем на мою клиентку:
— На нее. На Лайзу Треммел. Она убила, а теперь, с помощью трюков своего адвоката, просит вас отпустить ее. Не делайте этого. Воздайте справедливость Митчеллу Бондуранту. Признайте его убийцу виновной. Благодарю вас.
Фриман села на место. Я оценил ее речь на «хорошо», но себе, будучи эгоистом, уже поставил «отлично». Однако как правило, обвинению, чтобы победить, достаточно и оценки «удовлетворительно». Процессуальная колода всегда подтасована под обвинение, и зачастую даже превосходной работы адвоката защиты не хватает, чтобы превозмочь его могущество.
Судья Перри сразу переключил все внимание на присяжных и стал зачитывать им свое заключительное наставление. В нем содержались не только общие правила обсуждения, но также инструкции, касающиеся этого конкретного дела. Он уделил много времени появлению в суде Луиса Оппарицио и еще раз предупредил, что его показания не должны учитываться в дебатах.
Его руководство оказалось не короче моей заключительной речи, но в конце концов, сразу после трех, он отправил жюри в совещательную комнату исполнять свой долг. Наблюдая за тем, как они один за другим выходят в дверь, я чувствовал себя спокойно, чтобы не сказать уверенно. Я провел одно из лучших своих дел. Конечно, я отклонялся от некоторых правил и переходил кое-какие границы. Я даже подвергал себя риску. Риску не только в отношении закона, но и в отношении кое-чего более опасного. Но я пошел на этот риск, поверив в возможность невиновности своей клиентки.
Когда дверь за присяжными закрылась, я взглянул на Лайзу, не увидел в ее глазах ни малейшего страха и укрепился в своей вере. Лайза уже не сомневалась в вердикте. На ее лице не отражалось никаких сомнений.
— Что вы думаете? — шепотом спросила Аронсон.
— Думаю, пятьдесят на пятьдесят, а это лучше, чем обычно, особенно в делах об убийстве. Посмотрим.
Убедившись, что у секретаря суда есть контактные телефоны всех участников процесса, и обязав всех нас находиться не далее чем в пятнадцати минутах ходьбы от здания суда, чтобы вовремя прибыть на оглашение вердикта, судья отпустил всех. Поскольку наша контора находилась в обозначенных пределах, мы решили отправиться туда. Исполненный оптимизма и великодушия, я даже сказал Лайзе, что она может взять с собой Герба Дэла. Я понимал, что в конце концов буду обязан рассказать ей о предательстве ее ангела-хранителя, но этот разговор можно было отложить на потом.
Стоило нашей компании выйти в коридор, как вокруг начала собираться толпа журналистов, желавших получить заявление от Лайзы или хотя бы от меня. Позади этой толпы я заметил прислонившуюся к стене Мэгги, рядом с ней на скамейке сидела моя дочь, которая писала какую-то эсэмэску на своем телефоне. Я решил ускользнуть, оставив Аронсон управляться с репортерами.
— Меня? — испугалась Аронсон.
— Вы знаете, что сказать. Главное — не давайте говорить Лайзе. До вынесения вердикта она должна молчать.
Отмахнувшись от нескольких рванувших за мной журналистов, я подошел к Мэгги и Хейли, быстро сделал обманное движение, чтобы притупить бдительность дочери, и сумел-таки чмокнуть ее в щеку, прежде чем она увернулась.
— Паааааааааааапа!
Я выпрямился и посмотрел на Мэгги. Она едва заметно улыбалась.
— Ты сняла ее с уроков ради меня? — спросил я.
— Мне подумалось, что она должна быть здесь.
Это была небывалая уступка.
— Спасибо, — сказал я. — Ну, что думаешь?
— Думаю, ты мог бы продавать лед в Антарктиде, — ответила Мэгги.
Я улыбнулся.
— Но это не значит, что ты уже выиграл, — добавила она.
Насупившись, я развел руками:
— Премного благодарен.
— А чего же ты от меня хочешь? Я ведь прокурор и не люблю, когда виновный уходит от ответа.
— Ну, в данном случае проблемы нет.
— Что ж, ты должен верить в то, во что должен.
Я снова улыбнулся, перевел взгляд на дочь и увидел, что она опять пишет эсэмэску, как всегда не обращая внимания на наш разговор.
— Фриман говорила с тобой вчера? — спросил я у Мэгги.
— Ты имеешь в виду — о том, как ты подвел свидетеля к Пятой поправке? Да. Ты сыграл нечестно, Холлер.
