Николай Дмитриевич наконец повернулся к дочери лицом.
– Я запрещаю тебе встречаться с ним. Ни о каком
замужестве не может быть и речи. Забудь его и выбрось из головы. Лучше
оставайся старой девой, чем женой такого выродка.
Тамара чувствовала, что терпения и сил хватит только на
несколько секунд, и эти оставшиеся секунды надо было использовать по максимуму.
– Папа, я тебя очень прошу не оскорблять Григория. Еще
раз повторяю: он умный, честный и достойный человек, я его люблю и хочу выйти
за него замуж.
– А я тебе еще раз повторяю: забудь об этом! –
заорал Головин. – Я не потерплю в своем доме вора и педераста! Если ты
пойдешь против моей воли, ты мне больше не дочь! Убирайся к своему портному и
живи как хочешь! Но имей в виду: если ты уйдешь к нему, у тебя больше не будет
родителей.
– Значит, не будет! – выкрикнула в ответ Тамара,
выскочила из гостиной, хлопнув дверью, и убежала в свою комнату.
Достав из шкафа большую сумку, с которой она обычно ездила в
командировки и на экскурсии, Тамара начала торопливо складывать самое
необходимое, с чем можно пару дней перекантоваться у Любы. Потом, когда минуют
выходные и отец уйдет на службу, она придет сюда и соберет в чемодан остальные
вещи. С каким удовольствием она бы бросила все и уехала вместе с Григорием в
Горький прямо завтра же вечером! Но нельзя, на работе она предупредила, что
будет работать до 6 марта, и трудовая книжка в «Чародейке» лежит, и заявление
об уходе она еще не написала. Сейчас начало декабря, ей нужно прожить в Москве
еще три месяца. Ничего, она поживет у сестры, заодно и с детьми поможет.
– Томочка, – в комнату заглянула мать и застыла,
увидев сборы. – Что случилось? Папа так кричал… Я на кухне посуду мыла,
так не разобрала ничего, только слышу – вы друг на друга кричите. Что
произошло?
– Папа выгнал меня из дома, – сообщила Тамара,
укладывая в сумку теплую байковую пижаму.
– Ка-ак?! – ахнула Зинаида Васильевна, опускаясь
на стоящий у самой двери стул. – За что?
– За Григория. Папа запретил мне даже думать о нем, не
то что замуж за него выходить. И еще он назвал его педерастом и вором.
– А ты?
– А я сказала, что Григорий очень хороший и я его
люблю.
– А он?
– Он сказал, что если я посмею пойти против его
отцовской воли, то я ему больше не дочь. И если я посмею уйти к Григорию, то
могу считать, что у меня больше нет родителей.
– А ты?
– Как видишь, я собираюсь пойти против вашей воли. Пока
поживу у Любаши, а через три месяца уеду в Горький и выйду замуж.
– А он?
– Ну что – он? Что – он? – Тамара сердито
запихнула в сумку плотно набитую косметичку с туалетными
принадлежностями. – Он считает себя правым. Сидит и смотрит футбол. На
этом свете же не существует ни одного правильного мнения, кроме его
собственного. Избаловала его Бабаня, царствие ей небесное, ни в чем не
перечила, всегда подчеркивала его правоту, вот он и живет такой всегда и во
всем правый. Еще и Любаша добавила, тоже никогда с вами не спорила, всегда шла
у вас на поводу. А вы и рады. Думаете, Любочка у вас правильная дочка выросла,
послушная, а я – урод. Мало того, что некрасивая, так еще и строптивая, и
непослушная, и мнение собственное имею, и наглость имею о нем заявлять, да не
просто заявлять, а отстаивать. Давить надо таких, как я. А если давить вовремя
не получилось, то хотя бы из дома выгнать, тоже неплохо.
Она повертела в руках книгу с закладкой и прикинула, влезет
ли она в сумку. Похоже, что уже не влезет. Жалко бросать на середине, но, с
другой стороны, когда ей читать? С Любашей всегда найдется о чем поговорить, да
и с детьми в свободное время надо повозиться. А книг и у Любы дома много, у них
с Родиком хорошая библиотека, еще от Евгения Христофоровича осталась.
– Томочка, ну что ты такое говоришь, – залепетала
Зинаида Васильевна, – никто тебя из дома не выгоняет…
– Да? Ты пойди спроси у папы, он тебе ответит.
– Но он же не всерьез, он так просто сказал, для
красного словца…
– А я – всерьез. Я не позволю оскорблять человека,
которого люблю, и называть его вором и педерастом. И я не хочу жить под одной
крышей с людьми, которые позволяют себе такое поведение. Это понятно?
– Томочка, но он действительно похож на этого… на
педераста… И потом, по-моему, он все-таки еврей.
– Мама!!! – завопила Тамара. – Ну хоть ты-то!
Господи, ну почему же ты такая курица безмозглая!
Она схватила сумку и выбежала в прихожую одеваться.
Натягивая зимние сапоги, она слишком резко рванула вверх молнию, в которую
попал край длинной шерстяной юбки. Молния застряла, и Тамара, чертыхаясь,
принялась вытаскивать ткань. Краем глаза она видела, что мать вышла из ее
комнаты и вошла в гостиную, где сидел отец. Сначала донесся ее робкий голос, а
потом загремел бас Головина:
– И пусть убирается на все четыре стороны! Она мне
больше не дочь! Слышать о ней больше не желаю! И тебе запрещаю с ней видеться!
«Ну вот и все, – с неожиданным спокойствием, но
все-таки с горечью подумала Тамара. Молния наконец оказалась застегнутой,
оставалось только надеть пальто и обмотать сверху длинный вязаный шарф. –
Наступила полная ясность. У меня больше нет родительского дома. Ладно, будем
жить дальше».
Оказавшись на улице, она нашла в кошельке монетку и
позвонила из автомата Любе. Никто не ответил. Ну конечно, суббота, они,
наверное, всей семьей гуляют. Или в гости к Кларе Степановне поехали. После
того как в прошлом году умерла Софья Ильинична, а маленького Колю родители
забрали к себе, Клара стала остро чувствовать свое одиночество и требовала,
чтобы сын непременно приезжал к ней по выходным с внуками, и это при том, что
она постоянно приезжала к Романовым и имела возможность видеться с Николашей.
Тамара медленно дошла до кинотеатра, рядом с которым
располагалась стоянка такси. В былые времена здесь всегда стояла очередь, а
машины подъезжали крайне редко, теперь же, после повышения цен на такси в два
раза, на стоянке не было ни одного человека, зато томились водители четырех
таксомоторов с призывно горящими зелеными огоньками за лобовым стеклом. Тамара
бросила сумку на заднее сиденье, сама уселась впереди.
– В гостиницу «Белград».
– Сделаем! – радостно отозвался таксист и завел
двигатель. – Не возражаете, если я закурю?
– Курите. И мне дайте, пожалуйста, сигарету, –
попросила Тамара.
Водитель протянул ей мягкую белую с красным рисунком пачку
«Явы» и коробок спичек. Тамара прикурила и с наслаждением сделала первую
затяжку.
– У вас что-то случилось? – сочувственным тоном
спросил водитель.
– С чего вы взяли?
– Такая интересная женщина – и одна тащит тяжелую
сумку. Да к вам должна очередь из поклонников стоять, они драться должны за
право поднести вам сумку до машины. А вы одна.
