– А как же быть с миссис Холланд?
– При чем тут она?
– Аделаида сказала, миссис Холланд держит его как в тюрьме. И…
– Опиум держит его в тюрьме, вот что. Мы же в Англии! Здесь нельзя запирать людей под замок против их воли.
И он так грозно оглянулся, что Салли пожалела любого, кто встанет на его пути.
– Только вот еще что, – сказал он немного спокойнее. – Ему понадобится немного этого зелья, чтобы он мог идти. Я привезу его сюда и поставлю на ноги, но на первых порах нам будет не обойтись без наркотика. Его придется отучать постепенно…
– А как вы собираетесь его вызволять?
– Кулаками, если придется. Он вернется. Но вот в чем дело… Вы не могли бы мне кое в чем помочь? Достать опиум?
– Могу попробовать. Конечно, достану. А разве его не продают в Оксфорде? Аптекари?
– Только в виде настойки. А курильщику нужна смола… или что-то в этом роде. Мне совестно вас просить… Если это трудно, придется обойтись и так.
– Я постараюсь.
Он полез в карман и вынул три соверена.
– Возьмите. Купите как можно больше. Если Мэтью не понадобится, по крайней мере зелье не достанется другому несчастному.
Он проводил ее до дверей и пожал сразу обе руки.
– Спасибо, что пришли, – сказал священник – Слава богу, теперь я знаю, где его искать. Я приду к вам на Бертон-стрит в пятницу. Ждите меня около полудня.
Чтобы сэкономить на кебе, в Оксфорд Салли возвращалась пешком. Широкая и приятная дорога кишела телегами и экипажами. Красивые дома и тенистые сады вдоль нее казались прекрасным сном, несбыточной мечтой по сравнению с той тьмой и таинственными смертями, откуда она только недавно выбралась и куда ей снова предстояло вернуться. Салли миновала дом, где трое маленьких детей разжигали костер в заросшем зеленом саду. От их крика и смеха она почувствовала себя совсем старой и никак не могла понять, куда же ушло ее детство. А ведь только часом или двумя раньше она горела от смущения, чувствуя себя совершенным ребенком, абсолютно лишенным легкости и непринужденности, столь красящей взрослых. Она бы отдала все, что угодно, только бы забыть Лондон, миссис Холланд, семь блаженств и жить в любом из этих просторных уютных домов, с детьми и животными, кострами, уроками и играми… Может быть, еще не поздно стать гувернанткой или нянькой?
Но было поздно. Отец ее был мертв, а в мире явно что-то расшаталось, и лишь она одна могла исправить это. Она ускорила шаги и вышла на широкую улицу Сент-Джайлз, которая вела прямо к центру города.
У нее был еще час или около того до встречи с Фредериком. Салли провела его, гуляя по городу – поначалу совершенно бесцельно, поскольку старинные здания колледжей ее нисколько не интересовали. Но тут она увидела магазин фотографа, и ноги сами понесли ее в ту сторону. Салли провела час, разговаривая с хозяином и разглядывая его товар; она вышла оттуда куда просвещенней и счастливей, чем вошла, напрочь позабыв и Уоппинг, и опиум, и рубин.
– Я знал, что моя поездка в Оксфорд окажется небесполезной! – сказал Фредерик в поезде. – Нипочем не догадаешься, с кем я разговаривал сегодня.
– Тогда сам скажи.
– Начну с того, что я пошел навестить своего старого школьного друга в Нью-колледже. И он меня представил одному парню по имени Чандра Сен – индийцу. Он приехал из Аграпура.
– Неужели!
– Он математик. Очень ученый, очень простой. Мы поговорили о крокете, а когда он немного расслабился, я возьми да и спроси его, что он знает о рубине из Аграпура. Он был поражен. По-видимому, об этом камне существует больше всяких рассказов и слухов, чем о любом другом. И никто его не видел со времен мятежа. Оказывается, махараджа был убит.
– Когда? Кем?
– Тогда же, во время мятежа – судя по тому, что его тело было обнаружено в Лакноу после усмирения. Но никто не знает, кто убийца. Рубин исчез и с тех пор не появлялся. Такая была неразбериха… Он спросил, откуда я знаю про камень, и я ответил, что прочел в книге одного старого путешественника. Тогда он мне рассказал одну очень странную вещь. Сам-то он в нее не верит – для этого он слишком здравомыслящий человек, – но есть легенда, что демон этого камня будет существовать до тех пор, пока его не похоронит другой, равный ему по злобе, демон. Я попросил его растолковать, что это значит, но он только улыбнулся: дескать, что говорить о пустых суевериях и досужих выдумках… Хороший парень, но какой-то уклончивый… Ладно, как бы то ни было, мы узнали кое-что новое, хоть и непонятно что.
– Майор Марчбэнкс в начале книги говорит, что кульминация его рассказа будет… я забыла его точное слово, кажется, он сказал – ужасной…
– Имеется в виду убийство махараджи. Думаешь, это он сделал?
– Нет. Это совершенно исключено.
Она отрицательно мотнула головой, и они замолчали.
– А ты что-нибудь разузнала? – спросил наконец Фредерик. – Кажется, на станции ты мне хотела что-то рассказать.
Она заставила себя на время забыть о Бедвелле и об Индии.
– Кое-что о стереографии, – сказала Салли. – Я провела час в фотомагазине. Знаешь, сколько людей зашло туда купить стереографические снимки за то время, что я там провела? Шесть! За один час. А тебе известно, сколько людей их спрашивает в твоем магазине?
– Не имею ни малейшего понятия.
– Тремблер говорит, что их спрашивают охотнее всего. И теперь скажи, зачем продавать стереоскопы, если мы не продаем вместе с ними и стереографии?
– Но мы же продаем стереографические камеры. Люди могут сами делать стереографии.
– Они не хотят и не будут. Стереографии – дело профессионала. Да и к тому же люди любят фотографии далеких стран и тому подобное – всего, что они хотели бы, да не могут увидеть сами.
– Но…
– Люди будут раскупать их, как книги или журналы. Тысячами штук! Что ты фотографировал сегодня?
– Я пробовал новые двухсотмиллиметровые линзы с переменной диафрагмой. Пытался найти правильное соотношение.
– Понятно. Но что именно ты фотографировал?
– Разное… Дома и всякие предметы.
– Смотри! Ты мог бы сделать стереографии Оксфорда и Кембриджа и продавать их в комплекте. «Колледжи Оксфорда», или «Лондонские мосты», или «Знаменитые замки». Честное слово, Фредерик, ты бы мог продавать их сотнями и тысячами!
Он почесал голову; волосы встали торчком, а лицо выразило одновременно пять или шесть различных чувств.
– Не знаю, – произнес наконец Гарланд. – Снять-то их мне нетрудно – не труднее чем обычные фотографии. Но вряд ли бы я сумел их продать!
– Я сумею.
– Ну, если так, другое дело. Но, видишь ли, фотография развивается. Через несколько лет мы уже не будем использовать эти неуклюжие стеклянные пластинки. Вместо них будут бумажные негативы и легкие камеры. Мы будем работать невероятно быстро. Идут всевозможные эксперименты… Я и сам кое-что для этого делаю. И никому не будут нужны старомодные стереографии.
