Головин ничего не ответил, он сидел, упершись взглядом в
телевизор, по которому показывали какой-то старый телеспектакль. Родислав
чувствовал, что его слова бесследно исчезают в этом глухом молчании, как в
болоте. Он решил больше не настаивать. Пока.
В следующий раз он вернулся к этому разговору через две
недели, когда приехал из очередной командировки. Николай Дмитриевич, как
обычно, стал расспрашивать о том, что делается на местах, или, как принято было
говорить в милицейской среде, «на земле». Родислав подробно и охотно отвечал на
вопросы тестя. Особенно Головина интересовало, как приживаются на местах новые
руководители – так называемый партийно-комсомольский набор. С этим дело
обстояло из рук вон плохо, партийные и комсомольские работники не понимали в
милицейских делах ровным счетом ничего и даже не имели юридического
образования, и из-за этого частенько доходило не только до скандалов, но и до
нелепых курьезов.
– Представьте себе, молодой опер, очень способный,
любит свое дело, горит на работе, хочет многому научиться у старых
профессионалов, в общем, отличный парень. Таких всегда было немного, и хорошие
начальники за них обеими руками держались. Представили?
– Еще бы, – понимающе кивнул Головин. – Я сам
таких мальчишек любил и всегда защищал по службе, берег. И что с ним?
– На территории разрабатывают операцию по задержанию
опасного преступника. Причем он действительно опасный, может быть вооружен, а
кроме того, имеет разряд по самбо и карате и страшно агрессивен, то есть брать
его надо продуманно и большой группой. И вот наш опер, зовут его Мишей,
совершенно случайно встречает этого бандита на опушке леса. Операция по
задержанию запланирована на следующий день, потому что точно известно, где этот
бандит будет находиться и где его удобнее всего конвертовать. Миша понимает,
что ему, молодому, неопытному и не имеющему разряда по хоть какому-нибудь
единоборству, с этим бандюком не справиться. Но при этом чисто инстинктивно он
уже сделал шаг ему навстречу и посмотрел в лицо. В этой ситуации просто развернуться
и уйти было нельзя, и Мишка придумал для себя легенду прикрытия – подошел и
попросил закурить. Как нормальный опер, он в этот же день доложил по команде о
том, что произошло. И вот вызывает его начальник из этих, из новых
комсомольских, и начинает орать: «Как ты посмел дать преступнику уйти? Ты
замарал честь офицера, ты струсил, ты показал всему преступному миру, что
советский милиционер способен только на то, чтобы попросить у бандита
сигаретку. Ты бы еще у него денег попросил! Трус! Предатель!» Другие опера
грудью за Мишу встали, с пеной у рта доказывали, что он поступил абсолютно
грамотно, не полез на рожон, потому что был при оружии, а этот преступник
наверняка его заломал бы и мало того, что оставил бы калекой, если не трупом,
так еще и оружие забрал бы и тут же ушел из города, а так его на следующий день
спокойно взяли при проведении хорошо продуманной и подготовленной операции.
Думаете, комсомолец-начальник понял, о чем ему толковали? Да ни в одном глазу!
Он в наши милицейские тонкости вникать не намерен и учиться ничему не
собирается. Вы даже в страшном сне не сможете увидеть, что он сотворил.
– Что же? – нетерпеливо спросил Головин, который
по мере рассказа Родислава все больше хмурился.
– А этот начальничек нашел формальные основания для
наказания за низкие отчетные показатели, Мишку понизил в звании, разжаловал из
лейтенантов в младшие лейтенанты и поставил во вневедомственную охрану
дежурным. И это парня, который родился, чтобы быть сыскарем, у него и душа к
оперативной работе лежит, и чутье есть, и мозги хорошие.
– Безобразие, – сердито произнес Николай
Дмитриевич. – Как можно так разбрасываться кадрами?! При такой политике
через пять лет преступления некому будет раскрывать.
– А вот вам еще примерчик, – продолжал
Родислав. – Один шустрый начальник горотдела, тоже из новых, велел всем
операм составить и сдать на утверждение планы политико-воспитательной работы с
негласным аппаратом. Можете себе такое представить?
Головин, что очевидно, представить себе этого не мог никак,
потому что уставился на зятя ничего не понимающими глазами и потер ладонями
уши, проверяя, на месте ли они: очень уж невероятным звучало то, что он
услышал. Негласный аппарат сотрудников уголовного розыска почти поголовно
состоит из бомжей, алкашей, проституток и многократно судимых личностей,
проводить политико-воспитательную работу с которыми человеку в здравом уме даже
в голову не придет. Видя реакцию тестя, Родислав от души расхохотался, но
Николай Дмитриевич оставался серьезным и даже мрачным.
– Это что, шутка? – наконец спросил он.
– Да какая шутка, Николай Дмитриевич! Этот случай у нас
в справку попал, если не верите – позвоните своему другу Кравчуку, он вам
подтвердит.
Генерал Кравчук был начальником Родислава и действительно
добрым знакомым Головина.
– Я вам больше скажу: еще один начальник, который
живого агента в глаза не видел, только в книжках про шпионов о них читал,
сказал, что хочет лично познакомиться с агентурой своих подчиненных, и велел
вызвать всех и собрать в Ленинской комнате райотдела. Он, видите ли, был недоволен
низкой, на его взгляд, эффективностью работы негласных сотрудников, поэтому
решил лично с ними познакомиться и выступить с программным заявлением о том,
как надо работать и повышать показатели.
Слухи об этом совершенно реальном случае разошлись по всем
органам внутренних дел и зачастую звучали как анекдот. Но, к сожалению, анекдот
печальный. Для каждого опера его агентура – это святое, в нее вложены пот и
кровь, огромные душевные силы по поддержанию доверительных отношений и
гигантский труд по защите своих людей от расшифровки. Даже помыслить невозможно
о том, чтобы собрать свою агентуру не только вместе, но еще и в одном помещении
с «источниками» других сотрудников. Это не просто верх непрофессионализма, это
бред больного воображения.
– Я тебе не верю, – зло сказал Головин. –
Этого не может быть. Ты рассказываешь мне недостойные и пошлые байки.
Вместо ответа Родислав достал из «дипломата» папку и показал
тестю черновик итоговой справки о результатах инспекторской проверки. Николай
Дмитриевич надел очки и долго вчитывался в выполненный торопливым
малоразборчивым почерком текст, морща лоб и беззвучно шевеля губами.
– Ну и почерк у тебя, Родька, – проворчал
он. – Глаза сломаешь, разбираючи. Неужели все это правда?
– Истинная правда, Николай Дмитриевич.
– Что же получается, эти партийно-комсомольские деятели
всю работу на земле разваливают? Помнится, в мое время до семидесяти процентов
тяжких преступлений раскрывали с помощью «источников», а теперь с таким
руководством вся агентурная работа псу под хвост пойдет. При таких раскладах
люди-то от наших оперов побегут, сверкая пятками, доверия нет, безопасности
нет, никто с нами сотрудничать не захочет. Как преступления-то раскрывать?
– Вот так и раскрывать, – пожал плечами
Родислав. – Как бог на душу положит.
