– Но все-таки угомонилась?
– Так отвлеклась на антиалкогольную кампанию! Шуму-то
сколько было! Все газеты напечатали постановления ЦК КПСС, Совета Министров
СССР и Указ Президиума Верховного Совета, тетки в транспорте нахваливали
Горбачева, это у них главный стал после смерти Черненко, и радовались, что
теперь пьющих мужиков к ответу призовут и будут бороться всем миром с пьянством
и алкоголизмом.
– Ах да, – вспомнил Камень, – про это я знаю,
просто запамятовал, что это был восемьдесят пятый год. И что Кемарская?
– У-у, она как про это дело услыхала, так враз про
несчастного зятя забыла и давай Родислава донимать, чтобы он ей подробно
рассказал, как теперь будут сажать за пьянство и алкоголизм. Опять он ей
растолковывал, что сажать будут не за пьянство, а за нарушение правил торговли
спиртными напитками и за распитие в общественных местах и на работе. А ежели
человек пьет дома, то и пусть себе пьет, посадить его за это не могут. А она
возмущается, кричит, дескать, как это так, пьянство – такое зло, а сажать за
него нельзя. Жуткая старуха, кому хочешь мозг выклюет.
– Ладно, давай дальше.
– А дальше… это у нас май месяц, значит, у нашего
Николаши день рождения, двадцать лет. Он, само собой, в кругу семьи сначала
праздновать не собирался, но потом сообразил, что надо бы подлизаться и за все
прошлые грехи, и на будущее, и заявил Любе, что хотел бы провести этот день со
своими родными, без всяких там друзей и девушек. И тетю Тому, говорит, давай
пригласим с дядей Гришей, очень я их люблю и очень по ним соскучился. Ну, Люба и
растаяла сразу. Сынок, говорит она, наш дедушка с тетей Томой давно в ссоре, мы
их за одним столом собрать не можем. Николаша сделал вид, как будто
закручинился, а потом выступил с предложением устроить два семейных дня
рождения: один с дедом, а другой, пару дней спустя, с Тамарой и ее мужем. На
первый, официальный, праздник собирались приехать из Красноярска еще и Клара
Степановна с новым мужем. Люба выразила сомнение, что двадцатилетнему парню
будет интересно в такой компании, но Николаша стал ее уверять, что понял: самое
дорогое у человека – это семья. Словом, Любино сердце он окончательно растопил,
и она, совершенно счастливая, кинулась звонить Тамаре. Тамаре, конечно, приятно
было, что племянник ее на свой день рождения приглашает, да и по сестре она соскучилась,
так что согласилась приехать, но без Григория.
– А чего так? – огорчился Камень.
– А там, в Горьком, дочка председателя горисполкома
замуж выходит, так Григорий ей и ее мамаше туалеты шьет, причем по две штуки, и
отлучиться никак не может, потому как платья эти дурынды заказали поздно,
впритык к свадьбе, и он еле-еле успевает, и так ночами не спит.
– А зачем по два платья? – удивился Камень. –
Они что, переодеваться собираются?
– Ничего-то ты не знаешь про людей, – вздохнул
Ворон. – У них принято свадьбы по два дня гулять, и те, которые побогаче,
готовят наряды отдельно на первый день и отдельно на второй. Дошло?
– А-а, – протянул Камень, – ну, раз так,
тогда конечно… А Тамара-то приехала?
– Ну а как же!
* * *
Тамара приехала через день после официального дня рождения
Николаши и прямо с поезда бросилась к сестре. Люба специально взяла отгул на
работе, приготовила завтрак, проводила Родислава на работу, сына в институт,
Лелю – в школу и с нетерпением ждала Тамару, с которой не виделась почти год. В
последний раз они встречались прошлым летом, в августе, когда супруги
Виноградовы заехали в Москву по дороге в отпуск, который они проводили под
Калининградом, на Куршской косе.
Тамара прямо с порога была усажена за обильный стол.
– Ох, Любка, как же ты вкусно готовишь! –
приговаривала она, поедая одну за другой оладьи с яблоками. – Мне никогда
в жизни так не научиться. Вот странно: нас ведь Бабаня одинаково учила, но ты
почему-то научилась, а я – нет. Наверное, я в кулинарном деле совсем бестолковая.
Хотя Гриша доволен и даже хвалит меня, но я думаю, что это больше от любви.
Они вместе вымыли посуду и привели кухню в порядок, после
чего уселись тут же за стол друг напротив друга.
– Ну, – Тамара забралась с ногами на стул,
оперлась локтем о стол и подперла ладонью подбородок, – давай рассказывай.
Все по порядку: как папа, как дети, как Родик. Не так, как по телефону, наспех,
а подробно, со вкусом, как ты умеешь.
Люба начала было рассказывать об отце, но Тамара внезапно
перебила ее:
– Что-то ты мне не нравишься, сестра.
– А что, я плохо выгляжу? – удивилась Люба.
– Ты знаешь, ты действительно плохо выглядишь.
– Да что ты?
Люба подошла к висящему на стене зеркалу и внимательно
рассмотрела свое отражение. Все было как обычно, точно такое же отражение она
видела и вчера, и позавчера, и неделю назад, и месяц, и год…
– Давай-ка я тебя, подруга, подстригу, –
предложила Тамара.
– Да ну, Том, ты что! – принялась отнекиваться
Люба. – Не нужно.
– Давай, давай, возражения не принимаются.
– И что ты собираешься из меня сделать? –
скептически осведомилась Люба.
– Королеву, естественно! Посмотришь на себя – и не
узнаешь. Иди мой голову.
Люба ушла в ванную, вымыла голову и вернулась с тюрбаном из
полотенца на голове. Тамара усадила сестру перед собой, встала у нее за спиной,
сняла полотенце и начала расчесывать Любины густые волосы. Люба не видела, как
лицо Тамары внезапно напряглось, глаза сузились, взгляд стал сосредоточенным.
– Что с тобой, Любаня?
Вопрос был неожиданным. Люба резко повернулась и удивленно
посмотрела на сестру.
– А?
– Я спрашиваю: что с тобой происходит?
– Ничего. У меня все в порядке. Ну, может, устала
немного с Колькиным днем рождения.
– Не-ет, дорогая, ты не устала, – протянула
Тамара. – У тебя волосы мертвые. У тебя волосы, как у больной старухи! Ко
мне ходят клиентки по семьдесят-восемьдесят лет, вот у них как раз такие
волосы. Что с тобой происходит?
– Ну, может, витаминов каких-нибудь не хватает.
– Да каких витаминов, что ты мне рассказываешь? Не
хочешь – не говори, но тебя же что-то гложет, что-то мучает, я вижу!
Люба молчала, плотно сжав губы. Тамара перебирала ее волосы,
прядь за прядью, и вдруг крепко обняла и прижала ее голову к своей груди.
– Бедная моя, бедная! Сколько же тебе приходится
терпеть и молчать, если у тебя такие волосы и такие глаза! Знаешь что? Хочешь –
расскажи, не хочешь – не рассказывай, но дай мне помочь тебе. Я хочу, чтобы
волосы у тебя заблестели, чтобы тебе было хорошо. Если расскажешь, но не
захочешь знать мое мнение – слова не скажу, выслушаю тебя и буду молчать.
