Вчетвером они прекрасно помещались за столом в довольно
просторной кухне, но шесть человек могли с комфортом усесться только в комнате,
которая теперь была одновременно и гостиной, и спальней Любы и Родислава.
– А где ваша Лелечка? – спросила Кемарская,
оглядываясь. – Пусть Ларочка с ней поиграет.
– Сейчас будем ужинать, – сказала Люба. –
Какие игры?
Она очень надеялась на то, что Коля поможет разрядить
обстановку и займется Ларисой, но сын в последние несколько дней ни в чем
предосудительном замечен не был, так что подлизываться ему нужды не было. Он в
своей комнате предавался любимому занятию: едва вернувшись, улегся на пол и
врубил на полную мощность магнитофон, в котором крутилась пленка с записями
«Машины времени». Леля молча помогала накрывать на стол и не обращала на Ларису
никакого внимания. Любе откровенно не нравилась старуха Кемарская, но Ларису ей
было жалко. В конце концов, ребенок ни в чем не виноват и уж тем более не может
отвечать за занудную и настырную бабку.
– Лариса, – позвала она, – пойдем со мной на
кухню, я покажу тебе, как надо разогревать сырники, чтобы они не стали
жесткими.
Из кухни Любе были хорошо слышны разговоры в комнате.
Кемарскую сегодня потянуло на обсуждение смертей известных людей, и она
пыталась вызнать у Родислава подробности, которые, как она полагала, власти скрывают
от общественности.
– Вот когда Олег Даль умер, все говорили, что от
болезни. А я так думаю, нечисто там дело было. Ведь он же не в Москве умер, а
где-то в другом городе…
– В Киеве, – подсказал Родислав. – Но я не
вижу связи.
– Да как же, Родислав, связь-то прямая! С чего ему было
болеть? Молодой ведь совсем. Поехал, видно, по каким-то делам, за эти дела его
и убили, а нам втюхивают, что болел, чтобы про известного актера плохо не
подумали. Вот ведь были же у Федоровой темные делишки, значит, и у Даля могли
быть.
– Татьяна Федоровна, – Родислав был само
терпение, – Олег Даль умер от болезни, это совершенно точно. Можете быть
уверены.
– Не знаю, не знаю, – Кемарская недовольно поджала
губы. – А вот еще Харламов на машине разбился. Тоже, скажешь, случайно? А
я тебе скажу, что нет тут никакой случайности, все закономерно. Масоны решили
нацию извести и начали с известных людей. Вон в прошлом году Высоцкий помер,
тоже ведь совсем молодой был, а нам врали, что от болезни, потом Даль, потом
Харламов разбился, теперь вот Федорову убили. Думаешь, это все случайно? Да их
всех поубивали специально. И дальше будут убивать, вот увидишь. А от нас,
простых людей, все скрывают, правды нам не говорят.
Слушать эти бредни было невозможно, и Люба была благодарна
Родиславу за то, что он держит себя в руках и не повышает голос, а обсуждает
все это с полоумной старухой вполне серьезно. Он неторопливо и обстоятельно
объяснял ей, что никаких масонов нет и никаких масонских заговоров тоже нет и
что власти от народа ничего не скрывают, потому что скрывать нечего.
– Тетя Люба, а почему Леля не носит свою голубенькую
кофточку? – внезапно спросила Лариса.
Вопрос Любу озадачил. У Лели действительно была австрийская
голубая трикотажная кофточка, шелковистая и переливающаяся, которую подарила
Аэлла. Леля ее очень любила и в теплое время года носила почти постоянно, но
теперь ведь зима, и эта чудесная вещица была для зимних холодов слишком легкой.
– Сейчас не сезон, – объяснила она Ларисе. –
Очень холодно. Вот настанет весна, и Леля снова будет ее носить.
– Но весной Леля вырастет, и кофточка станет ей
маленькой.
Люба задумалась и поняла, что соседка права. Леля и в самом
деле росла быстро, похоже, она тоже будет высокой, в родителей. Во всяком
случае, сейчас девятилетняя Леля была одного роста с одиннадцатилетней Ларисой.
– Ты права, – Люба ласково потрепала девочку по
голове, – Леля у нас быстро вырастает из одежды.
– А вы мне тогда эту кофточку отдадите?
– Конечно, – улыбнулась Люба, – если Леля не
сможет ее больше носить, ты сможешь взять ее себе. Но ты ведь тоже растешь, она
к весне и тебе будет мала.
– Ничего не будет мала, – упрямо сказала Лариса,
уставившись в пол. – А если вам жалко, вы так и скажите. И вообще, нам
ваши подачки не нужны, мы сами не нищие.
В ее голосе явственно проступили интонации Татьяны
Федоровны. Любе стало неловко. Она не только покупала для Ларисы новые вещи, но
и зачастую отдавала то, из чего вырастала Леля. Однако она и не подозревала,
что девочку это обижает. Лелины вещи никак нельзя было назвать старьем, то, что
отдавалось, было подарено Аэллой, то есть очень красивым и хорошего качества.
Леля умела носить вещи аккуратно, и все, что отходило к Ларисе, было в
прекрасном состоянии, без единой дырочки, чисто выстиранное и выглаженное,
будто только что из магазина.
– Ларочка, если я отдаю тебе вещи Лели, это не
называется подачкой. Когда рядом растут две девочки, то совершенно нормально,
что вещи одной переходят к другой. Представь себе сестер, одна постарше, другая
помладше или одна повыше ростом, а другая пониже. То, из чего вырастает одна
сестричка, начинает носить другая. И у меня было точно так же: у меня есть
старшая сестра, но она маленького роста и худенькая, а я всегда была крупная,
высокая, и все время получалось, что мои вещи переходили к ней, хотя она была
старше. В этом нет ничего плохого, ничего зазорного. Все люди так живут.
– Значит, мне Леля как сестра? – спросила Лариса,
поднимая голову.
«Еще чего не хватало», – подумала Люба, но вслух,
разумеется, сказала совсем другое.
– Конечно.
– Тогда почему она меня не любит?
Вопрос застал Любу врасплох. Да, это правда, Леля не любит
Ларису, но неужели это так заметно не только самой Любе?
– Почему ты решила, что она тебя не любит? – Она
сделала удивленное лицо. – Леля очень хорошо к тебе относится.
– А почему тогда она с мной почти не разговаривает?
– Ларочка, Леля и с нами тоже мало разговаривает. Она
просто очень молчаливая девочка, она сочиняет стихи и все время этим занята. Мы
с дядей Родиславом не обижаемся на нее, и Коля не обижается. И ты тоже не
обижайся, ладно? У нее такой характер.
– Она и играть со мной не хочет, – продолжала
жаловаться Лариса.
– Она не любит играть. Пойми, Ларочка, Леля не играет с
тобой не потому, что она тебя не любит. Она вообще ни с кем не играет.
Все это было ложью от первого до последнего слова, но ничего
другого Люба в сложившейся ситуации сказать не могла. Леля с удовольствием
общалась с родителями и братом, у нее были подружки-одноклассницы, которые
часто приходили к ним в дом и с которыми девочка могла подолгу играть в города,
рифмы, буриме или еще во что-нибудь. Но если Леле что-то не нравилось, она или
уходила к себе, или, если уйти в свою комнату было нельзя, умолкала, и
невозможно было вытянуть из нее ни единого слова. Совершенно очевидно, что
присутствие Ларисы ей не нравилось, но Леля очень старалась быть вежливой,
насколько хватало ее маленьких силенок, и по крайней мере не уходила к себе и
произносила хоть какие-то слова. С ее стороны это было настоящим подвигом.