Камень некоторое время молчал, обдумывая доводы Змея.
– А может быть, дело не в том, какая из этих двух
женщин ему дороже, а в том, что он сам себе дороже всех на свете, –
предложил он свой вариант. – Ему с Любой удобно, а с Лизой празднично, ему
в этой ситуации очень хорошо, он ничем не мучается и имеет полное физическое –
с Лизой – и душевное – дома – удовлетворение. Решений принимать не надо,
напрягаться не надо, врать не надо – ну чем не житуха? И все его любят, и для
всех он хороший. Да он в этой ситуации как рыба в воде. Как думаешь?
– Думаю, что ты прав, Камешек. Только вот теперь
ребенок у него с Лизой будет, тут без решений и напряжения не обойтись. Где у
него мозги-то, у твоего Родислава? У него же есть двое детей, должен понимать,
что почем, и про ночи бессонные, и про болезни, и про хлопоты.
– Да много он знает про эти бессонные ночи! –
пренебрежительно бросил Камень. – Люба же все на себя брала, ничем мужа не
нагружала, только бы ему было хорошо. Он небось думает, что и с Лизой и ее
ребенком все будет точно так же. Он будет приходить, когда ему удобно, Лиза,
свежая и цветущая, в красивом белье, будет его с нетерпением ждать и
укладываться с ним в постель, ребенок в это время будет крепко спать и никому
не мешать, а потом они в Лизой постоят минут десять над колыбелькой, посмотрят
на мирно спящего младенца в кружевах, поумиляются, обнявшись, и он поедет
домой, к Любе. Вот так примерно он эту картину видит. Ворон, конечно, все самое
главное пропустил, там, где Лиза объявила Родиславу насчет ребенка, он не был и
ничего не слышал, так что мы с тобой не знаем, как наш Родик отреагировал на
новость. Может, он уговаривал Лизу сделать аборт? Или, наоборот, она хотела от
ребенка избавиться, а он уговорил рожать? Ничего мы с тобой не знаем,
приходится только догадываться.
– Это что, намек? – Змей напряг мышцы, отчего все
тело его пошло красивыми переливчатыми волнами. – Ты меня за подробностями
хочешь отправить, что ли?
– А тебе самому разве не интересно?
– Ну, как тебе сказать… Любопытно, конечно. Ладно, что
с тобой сделаешь, схожу гляну, как там дело было.
* * *
Родислав ворочался в постели, впервые за долгое время не
думая о том, что мешает Любе спать. Впрочем, он точно знал, что она тоже не
спит. Какой уж тут сон после таких-то новостей!
О том, что Лиза беременна, он узнал две недели назад, но
только сегодня она заявила, что решила оставить ребенка. Родислав надеялся в
глубине души, что Лиза сделает аборт, ему было вполне достаточно своих двоих
детей, к расширению отцовства он не стремился, но самому настаивать на
прерывании беременности у него язык не повернулся. И когда сегодня она объявила
о своем решении, он подумал: «Пусть. Пусть будет ребенок». Он представил себе,
как она будет плакать, если он только заикнется об аборте, как станет упрекать
его, настаивать… Нет, этого он не вынесет. В конце концов, когда-нибудь все
разрешится, Николай Дмитриевич выйдет на пенсию и не будет больше представлять
угрозу для карьеры Родислава, Коля окончит школу, повзрослеет и как-нибудь
выправится, Леля вырастет и перестанет быть такой чувствительной, ранимой и
уязвимой, и можно будет спокойно развестись и жениться на Лизе. И тогда вопрос
об их общих детях все равно встанет. Так почему бы не сейчас? Какая, в
сущности, разница?
Бросать Лизу он не собирается. Он не может отказаться от
праздника, легкого и радужного, который наступает каждый раз, когда он
переступает порог ее квартиры. Он всегда мечтал о такой, как Лиза… Еще в
четырнадцать лет ему нравилась Аэлла Александриди, и в пятнадцать, и в
шестнадцать, он мечтал о ней, видел во сне, он бешено ревновал ее к Андрею
Бегорскому, когда вдруг казалось, что девушка выказывает другу особую
благосклонность. Но в то же время Родислав ее побаивался, он чувствовал, что
планка Аэллы слишком высока для него и он, пожалуй, не сможет ей
соответствовать. Потом был тот зимний день в шестьдесят четвертом году, когда
она предложила ему себя. К тому времени он уже был близок с Любой, и юношеские
мечты об Аэлле отошли куда-то далеко-далеко, и яркая черноглазая смуглая красавица
его больше не привлекала, наоборот, отпугивала своей энергией, своим напором и
темпераментом. Но только в тот момент… Потому что прошло несколько лет, он
начал работать следователем, повзрослел, оперился, осмелел в отношениях с
женщинами и все чаще вспоминал тот эпизод на даче и жалел, что не
воспользовался случаем. Эх, дурак! Надо было пойти Аэлле навстречу. Нет,
конечно, жениться следовало только на Любе, это даже не обсуждается, но почему
было не попробовать такую зажигательную, задорную красотку? Чем больше времени
отделяло Родислава от того зимнего дня, тем чаще он испытывал сожаления об
упущенных возможностях и тем сильнее хотел непременно попробовать, а какова же
близость с такими женщинами, как Аэлла. Но «такие» ему пока не попадались.
Пока. До тех пор, пока он не встретил Лизу, такую же черноволосую и
темноглазую, невысокую, с тонкой талией и пышной грудью, темпераментную и
живую. Внешне она походила на Аэллу, но внутренне отличалась, была
жизнерадостнее и проще, и планка притязаний у нее была куда ниже, чем у
гречанки. Она не ждала от Родислава умных разговоров о новинках театра и
литературы и не требовала, чтобы он водил ее на премьеры и концерты, которые он
терпеть не мог. Он даже не мог себе представить, как мог бы раздеться в
присутствии Аэллы, настолько нелепым казался ему вид мужчины в трусах и носках
в присутствии надменной и высокомерной красавицы. С Лизой все было просто, она
ничего не стеснялась и пресекала всякое стеснение со стороны возлюбленного, она
обожала ходить по квартире в одном белье, примерять перед Родиславом новый
бюстгальтер, а после любовных утех если не приносила ему кофе в постель, то
любила посидеть за чашкой кофе на кухне голышом. И в постели она проделывала
такие фортели, которые совершенно невозможно было представить себе в исполнении
Аэллы. Лиза никогда его не критиковала, и это делало ее похожей на Любу, но в
отличие от Любы она не искала для него слова оправдания, она просто ни во что
не вникала, не слушала внимательно, а при каждом удобном случае повторяла:
– Ой, Родик, какой же ты умный! Я тебя просто обожаю!
И бросалась ему на шею, и целовала, и щекотала, и
дурачилась, и смеялась. Никогда в жизни Родислав Романов не хохотал так много и
так упоенно, как с этой чудесной девушкой, для которой главной была радость
жизни, радость чувственная, телесная, а не какие-то там не помытые вовремя
чашки или непротертый пол. Да подумаешь, чашка! Велика важность. И годами не
стиранные шторы, и пыль в углу прихожей, и пятно на кухонном столе – все это
ерунда по сравнению со счастьем быть вместе и наслаждаться каждой минутой. То,
что было таким значимым для его жены, для любовницы не имело ровно никакого
значения. Время, проводимое с ней, было ослепительным праздником, отказываться
от которого Родислав не собирался. И если для того, чтобы этот праздник не ушел
из его жизни, нужно, чтобы Лиза родила ребенка, – пусть рожает. Он не
обещал ей развестись с Любой и жениться, но и никогда не говорил, что об этом
не может быть и речи. Он вообще не говорил ничего определенного, ибо любая
определенность предполагает принятие решений, от которых Родислав всячески
уклонялся. Да, у них с женой такие отношения, при которых он может позволить
себе оставаться у Лизы на ночь, но это не означает, что он может у нее жить
постоянно: у него дети, и они пока еще недостаточно взрослые, чтобы правильно
понять отца и смириться с его уходом. И об этих отношениях не знает никто,
самое главное – не знает и не должен ни в коем случае узнать тесть, от которого
зависит карьера Родислава. Одним словом, пока все останется по-прежнему, а
насчет будущего… Он отвечал уклончиво, полунамеками, то ли соглашался, то ли
отказывался. Но никаких твердых обещаний он Лизе не давал. Он хотел быть с ней
– это Родислав знал точно. А вот хочет ли он быть с ней в качестве мужа, он и
сам не знал. И не очень об этом задумывался. Потому что такое «задумывание»
означало напряжение и принятие решений, а Родислав Романов не любил ни того, ни
другого.
