Но меня передернуло при мысли о реках крови, о выжженной пустыне, остающейся там, где прошла война. Мне следовало бы обратить внимание на то, что говорил император, но я подумал, что это лишь романтичные фразы человека, привыкшего почти всегда побеждать и плохо представляющего себе, что такое настоящая война. К счастью, император, похоже, не ждал от меня ответа.
— Да, — после некоторого молчания произнес он. — Люди должны стремиться к славе, в противном случае они обленятся, станут слабыми и подпадут под пяту более сильных и более жестоких.
Отпив бренди, император пристально взглянул на меня. Как это ни странно, мне показалось, он смотрит сквозь меня или же видит меня во главе великой армии, идущей в решающее сражение. Я молчал, выжидая, когда у него пройдет мечтательное настроение.
— То были великие времена, — наконец задумчиво произнес Тенедос. — Но впереди нас ждут еще более великие свершения. — Он осушил стакан. — И все же я не скажу, в чем будет состоять твоя новая задача. Правда, я намекну, кто тебе это скажет. Ищи своего друга трибуна Петре. Ибо хотя идея принадлежала мне, все остальное его рук дело.
Я познакомился с Мерсией Петре, когда мы оба по ошибке получили назначение в полк Золотых Шлемов, расквартированный в Никее. Истовый вояка, он интересовался только армией и ее историей. Неделя за неделей мы занимались строевой муштрой, готовясь к бесчисленным парадам и смотрам, а вечерами, как и все молодые офицеры, предавались мечтам о коренной реформе армии. И вдруг провидец Тенедос дал нам возможность воплотить в жизнь свои задумки, и неповоротливые, раздутые дивизии превратились в стремительные кавалерийские полки, молнией пронесшиеся по Каллио и положившие конец гражданской войне.
В той войне Петре командовал драгунами; затем, произведенный в трибуны, получил номинальную должность командующего Центральным флангом армии. Но после победы над Чардин Шером наша армия не участвовала ни в одном крупном сражении, поэтому Петре посвятил себя проблемам реформирования процесса подготовки солдат, давным-давно безбожно устаревшего. Для того чтобы не загнить на своем посту, трибун время от времени совершал «инспекционные поездки» на границу, где с жаром, достойным свежепроизведенного легата, жаждущего славы, бросался в самую гущу мелких стычек. Каким-то образом ему удавалось отделываться одними царапинами, точно так же, как трибун Ле Балафре был известен тем, что всегда одерживал победы, проливая при этом свою кровь.
Наверное, я был единственным другом Мерсии Петре, если, конечно, наши отношения можно было считать дружбой. Но ближе он к себе вообще никого не подпускал. Точнее, подпустил одного человека, с которым я познакомился, отправившись к Петре в гости.
После окончания войны мы были постоянно заняты, выполняя поручения императора, и за все это время встречались не больше полудюжины раз, в основном в крохотных, забытых богами гарнизонах. Мне ни разу в жизни не доводилось бывать у Петре дома. Я представлял себе, что жилище трибуна окажется скромным, ибо его хозяин отличался весьма невзыскательным вкусом: что-то вроде квартиры офицера-холостяка, вероятно с библиотекой, которой позавидовал бы хороший университет.
Особняк Петре раскинулся на склоне холма в самом престижном районе Никеи. Здание оказалось неописуемо красивым: плавно переходящие друг в друга изгибы, каменная кладка, облицованная мрамором нежной расцветки. Ни одного угла, ни одной прямой линии. Ничего резкого, ничего бросающегося в глаза. Даже тропические растения в саду были как на подбор раскидистые и спокойные. Два улыбающихся конюха в скромных ливреях неярких тонов приняли у меня поводья Лукана и увели коня. Вышедшая навстречу изысканно одетая женщина, лет на десять старше меня, поздоровавшись, сказала, что трибун Петре ждет в библиотеке. Все слуги, в основном молодые мужчины, были одеты в такие же ливреи, что и конюхи.
Библиотека размещалась в просторном, светлом, открытом помещении с большими окнами. Бесконечные полки были заставлены книгами и завалены рулонами карт.
Сам Петре ничуть не изменился. На нем был простой темно-серый мундир без орденов, небрежно перевязанный лентой, символом его чина. Похоже, форму трибун получил вместе с рядовыми солдатами на складе, причем каптенармус дал ему не тот размер. Кроме того, Мерсия снял кавалерийские сапоги и ходил босиком.
— Итак, чем же мне предстоит заняться? — спросил я. — Что ты задумал на сей раз? Да, кстати, можешь чем-нибудь меня угостить. На улице холодно.
— О, — спохватился Петре. — Ах, да. Э... может быть, чаю? Да, мы будем пить чай.
— Замечательно, — согласился я.
Вместо того чтобы вызвать слугу, Петре подошел к двери и что-то сказал. Через некоторое время дверь отворилась и стройный, красивый молодой офицер с женственными чертами лица принес поднос.
— Это мой... адъютант, — сказал Петре, и, наверное, никто, кроме меня, не заметил бы небольшой паузы перед словом «адъютант». — Легат Филлак Гертон.
Трибун с вызовом посмотрел на меня. Но если он ожидал увидеть неодобрение, его ждало разочарование.
Если Гертон для него больше чем адъютант, что с того? Быть может, в каких-то отношениях моя родная провинция Симабу является отсталой, но, в отличие от Никеи, у нас не обращают внимания на то, кто с кем «дружит». Я только надеялся, что молодой красавец-легат сделает жизнь Петре не такой одинокой, хотя, наверное, мой странный друг не знал значения этого слова. Подав нам чай, Гертон, не спрашивая разрешения, по-кошачьи свернулся на диване, не отрывая взгляда от Петре.
— Нам с тобой предстоит создать отборные соединения, — начал трибун. — Я называл их ударными силами; император предпочел именовать их Имперской гвардией и дать им порядковые номера. Сначала у нас будет всего полдюжины корпусов, затем, по мере того как мы будем подготавливать новых людей, количество соединений станет увеличиваться. Соединения будут крупными, по крайней мере по десять тысяч человек в каждом, может быть больше.
Подойдя к стене, Петре раздвинул занавески, открывая таблицу: два полка тяжелой кавалерии по тысяче человек в каждом; два полка легкой кавалерии — улан, по семьсот человек; четыре драгунских полка — то есть посаженная на коней пехота — по тысяче человек; один полк егерей и разведчиков, пятьсот человек; один саперный полк, чтобы наводить переправы, оборудовать дороги и так далее, пятьсот человек; одно совершенно новое подразделение, которое Петре назвал «почтовыми голубями», — эти курьеры должны будут помогать командиру корпуса управлять своими солдатами на марше, а в бою с их помощью он станет получать хоть какое-то представление о происходящем — двести пятьдесят человек; один нестроевой полк состоял из квартирмейстеров, фуражиров, ветеринаров и так далее — тысяча человек; затем то, что я называю рогами и копытами, — военная полиция, музыканты, операторы гелиографа, санитары, врачи — триста — пятьсот человек; и, наконец, штабные работники. По оценкам Петре, на каждое соединение их должно было быть от пятидесяти до ста, не меньше. Я присвистнул. Он покачал головой.
