Может, мне не следовало обижаться на то, как обращается со мной Марк Антоний. Он со всеми так обращается. Тем не менее я не могла удержаться от смеха, когда его настигло возмездие.
Понимаете, как только мы преодолели сферу Шварцшильда, он тут же заговорил в коммуникатор; говорил он с тем, кого оставил за себя, когда улетел на Арабеллу; можете быть уверены: то, что он услышал, ему не понравилось. Большинство искусственных интеллектов всегда сохраняют хладнокровие, но Марк Антоний свое определенно утратил.
— Вы все еще не нашли корабль с уничтожающим устройством? — взревел он. Это было не утверждение, а вопрос, но риторический. — Это неприемлемо! Неприемлемо также то, что вы не можете завершить эту задачу за двести миллионов добавочных миллисекунд. Этого времени должно быть вполне достаточно!
Когда Марк Антоний прервал сообщение, он выглядел — ну, не встревоженным, я бы сказала, потому что искусственные интеллекты не знают тревог, но каким-то озадаченным. Я спросила:
— В чем дело?
Впрочем, ответ не очень меня интересовал.
Вначале мне показалось, что он не ответит.
— Не думаю, чтобы вы поняли, — сказал он, — но дело очень серьезное. Я дал своим подпрограммам задание на время моего отсутствия. Работа трудная и скучная, но, несомненно, выполнимая. Однако они задачу не выполнили. И теперь у меня нет возможности найти корабль и предотвратить взрыв.
— Ха, — ответила я, — а у меня есть.
Это привлекло его внимание.
— Не надо со мной шутить, — угрожающе сказал он.
— Я не шучу. Именно я вывела этот корабль на орбиту. И могу вас отвести прямо к нему.
Антоний, вероятно, не сразу мне поверил, но выбора у него не было. Когда мы туда добрались и я показала ему на экране корабль Орбиса, мне казалось, что он как-нибудь извинится. Но он не стал этого делать.
— Пилот, — сказал он, глядя на меня. — Сейчас вы кое-что для меня сделаете.
И объяснил, в чем заключается это кое-что. Мне не очень хотелось получать приказы от искусственного интеллекта с тяжелым характером, в фартуке и белом поварском колпаке, особенно когда он приказал мне сделать то, чего я раньше никогда не делала.
— Давайте кое-что проясним, — сказала я. — Вы хотите, чтобы я спроецировала себя на корабль Орбиса? Откуда я знаю, что у меня получится?
Он нетерпеливо кивнул.
— Это всегда получается. Я сам это проделывал.
— Хорошо, — сказала я, не до конца убежденная. — Почему же тогда вам не сделать это самому?
— Потому что он вас знает. Я буду с вами, но не стану показываться. Не хочу его испугать.
Я не сказала, что вряд ли мужчина в поварском костюме может испугать Орбиса Макклюна. Я просто ответила:
— Мне все равно неспокойно.
Тогда он сказал:
— Действуйте, пилот, — и тон его свидетельствовал, что он больше не потерпит споров. И знаете, оказалось, что это действительно не так уж трудно. Мне казалось, нужно только убедить Орбиса — если он нажмет на кнопку, то и сам умрет. Поэтому я сделала то, о чем просил Марк Антоний.
II
Наверное, я говорила с Орбисом тридцать одну или тридцать две минуты органического времени. Вам может показаться, что это немного, но вы не понимаете. В каждой минуте по шестьдесят секунд, а в каждой секунде — по тысяче миллисекунд; это ужасно много. Не могу сказать, что охрипла. Сохраненные сознания не могут охрипнуть. Но от этого Орбиса я едва не спятила сама.
Осмотрев маленький корабль Орбиса, я подумала, что он с ним не связывает никаких надежд. Он даже не приготовил для себя окружение. Место напоминало свалку. На полу валялись всякие вещи — физические реальные вещи на физическом реальном полу.
Понимаете, Орбис не дал мне ни одного шанса помешать ему. Он уже держал в руках спусковой механизм — конечно, виртуальный, но тем не менее вполне функционирующий спусковой механизм. Не знаю зачем. Может, посчитал меня более опасной, чем на самом деле. Может, просто забавлялся мыслью о том, что нажимает на кнопку. Знаете, как псих с бритвой. Он несколько раз прикладывает бритву тупым краем к запястью, пока не решается использовать острый край.
Мы начали спорить.
— Если вы так торопитесь умереть, — сказала я ему, — по-настоящему умереть, так что вы не будете даже сохраненным сознанием, почему бы просто не взять пистолет и не вышибить себе мозги? Или что-нибудь другое; вы понимаете, о чем я говорю.
— Этого я не могу сделать, — ответил он. — Самоубийство — грех.
— Тогда грех и нажимать на кнопку. Потому что при этом вы убиваете.
Он широко улыбнулся.
— Этого я еще для себя не решил. В конце концов, Вэн ведь не сказал, что я убью себя. Мне приходится верить вам на слово. И есть и другие соображения.
Но какие именно соображения, он не объяснил, и я начинала кричать:
— Вы спятили? Убить себя — грех, но убить бог знает сколько миллионов людей — ведь они умрут, когда взорвется эта проклятая звезда, — это что, по-вашему, просто нашкодить?
Тут он снова улыбнулся мне — я такого улыбчивого психа никогда не видела — и сказал, что он обдумает этот вопрос и даст мне знать, когда примет решение. Боже всемогущий! Я могла бы убить этого ублюдка! С радостью убила бы, если бы нашла способ это сделать.
Я сдалась — то есть я хочу сказать, сдалась тысячу раз, но каждый раз ненадолго замолкала, пытаясь успокоиться и подумать о чем-то другом — как будто я могла думать о чем-то другом! — и гадала, здесь ли Марк Антоний, и чем он занят, и почему не показывается, потому что силы мои были на исходе. Но потом я думала: если он покажется, то что сможет сделать? И снова начинала думать о том же и ничего не могла придумать.
Я тревожилась не о своей жизни. Не только о себе, во всяком случае. Честно скажу, те миллионы и миллионы, которым предстояло умереть, тоже не шли у меня из головы. Может, они были не на первом плане. Но были.
Мы постоянно возвращались к одному и тому же. Я: «Пожалуйста, Орбис!» Он: «Отстань, Фригия!» — в том или ином варианте. Я все испробовала. Пыталась завязать с ним дружескую беседу — могут же пообщаться два человека, застрявшие в одном месте? Пыталась расспросить, чего ему больше всего не хватает из его органической жизни. (Он ответил, что не хватает паствы, к которой он мог бы обратиться с проповедью.) В другом случае мы говорили о том, каким образом Вэн стал нашим хозяином. Я рассказывала ему о проклятой Индокитайско-малайзийской войне и о том, как бомбили Куала-Лумпур, и башни рухнули, и погибло сразу столько людей, что работники «Жизни После» не успевали проверять кредитоспособность, просто сохраняли сознания быстро, как могли. (Только потом проверили мой кредит; у меня его не оказалось, и Вэн смог меня купить.) С Орбисом произошло примерно то же, только погубила его не война, а землетрясение: сбросило ему на голову большую каменную статую. (Забавно. Кажется, его, протестанта, больше всего мучило то, что это было изображение католического священника.)
